— У вас, мистер Кроссмен, сердце льва, — прошептала Лулубэ, — или сердце акулы?

— Ха-ха, — засмеялось изваяние.

— Так вы думаете, мы подошли к концу? — поинтересовалось розовое облачко.

— Этого я не говорил, — ответил каменный истукан. — Человек-мужчина — должен, наконец, сделать попытку начать новую жизнь. И не на Луне или на Марсе.

— На Венере? — попыталась угадать Лулубэ.

— На Земле. Как вы понимаете, я кроманьонец, то есть первобытный обитатель Эоловых островов, и, стало быть, хозяин, которого долг гостеприимства обязывает оплатить выпивку. — После этого он коротко простился: — So long. До скорого.

На следующий день Создание потащила Ангелуса на Стромболи.

— Херувим! Ты когда-нибудь видел такой серый, почти черный берег? Словно пепел!

— Гм. Читал о чем-то таком у Гомера. Киммерийские берега.

— Представь, я как раз начала рисовать одного киммерийца, он... э-э... нагой и желтоватый, цвета серы, бредет по такому вот пепельному берегу. Не то бредет, не то ползет на четвереньках. Этот человек похож на Йена.

— Какого еще Йена?

— Мистера Кроссмена.

— A-а. Разве мистер Кроссмен ползает на четвереньках?

— Ну, если он занимается археологией, то ползать на четвереньках ему уж наверняка частенько приходится.

Они приплыли на «Луиджи Риццо», маленьком пароходике, именовавшемся также «интерно», то есть «судно внутренних вод», поскольку пароходик два раза в неделю обходил острова Липарского архипелага, перевозя немногочисленных пассажиров. У Турианов было два часа времени, чтобы осмотреть рыбачью деревушку Сан-Винченцо и ее окрестности, а потом на том же «Луиджи Риццо» вернуться на Липари, но у Лулубэ было на уме кое-что другое.

Они бродили по Сан-Винченцо. Людей почти не встречалось. Несколько пожилых женщин в черных платьях, несколько детей, но ни одного человека, что называется, в расцвете лет. Дома в более старой части деревни выглядели так, словно когда-то давно подверглись бомбардировке. Стены многих зданий, кубических на африканский манер, испещрены трещинами. Здесь совсем не было арок, соединяющих дома на разных сторонах улицы, какие часто попадались в переулочках Липари. Однако здешние, некогда потрясенные до основания кубические постройки были на удивление чистыми и сверкали свежей побелкой, хотя над сахарной головой Стромболи развевались длинные траурные ленты дыма, словно над продуваемым ветрами фабричным городом. Самое странное — на вулканическом шлаке по склонам горы рос виноград, но и там работали только старухи и дети, больше никого не было видно. На пепле благоденствовали лозы, в гроздьях винограда дремал любовный огонь.

Это темное, как чернила, вулканическое вино источало нежный аромат, от которого, стоило лишь пригубить, внезапно вспыхивало легкое, но мощное пламя, в чем скоро предстояло убедиться супругам -художникам. Более новая и не столь сильно разрушенная часть деревни, где находилась крошечная гавань, протянулась по низкому берегу к самому морю. Там, в чахлом садике одного из домов, над дверью которого красовалась выцветшая вывеска «Albergo al Paradiso» («Гостиница ,,Рай“»), они выпили вина «Сан-Винченцо» из глиняных плошек. Хозяйка, разумеется, старуха в черном, толстая, но резвая как пташка, объяснила им, «как тут оно у них все». Раньше в приморском поселке жили почти две тысячи человек, а теперь всего-то осталось сотни три. Ессо[16]. Всё деды да внуки. Люди среднего возраста, кроме рыбаков, работают на земле. Извержения? Да, извержения тут обычное дело. Но если случается такое, знаете, большое, сильное извержение, все старики и дети вместе с рыбаками уходят в море и там молятся, преклонив колени, в своих рыбачьих лодках, как в церкви.

Лулубэ:

— А вы, синьора, бывали там, наверху? На Стромболи?

— Я? Наверху? — Старуха визгливо захохотала. Отвислые груди так и заходили ходуном. Трясясь от смеха, она рассказала другим старухам в черных платьях и детям, едва прикрытым убогим тряпьем, о чем спросили ее приезжие. Все беззлобно засмеялись, словно услышали очень веселую шутку.

— Высота всего-то девятьсот метров, — пренебрежительно фыркнула Лулубэ. — Мы уже один раз поднимались туда, наверх. Несколько лет назад, — солгала, она к великому удивлению Ангелуса. И тут смех честной компании разом смолк. — Да, и собираемся снова туда подняться. У вас сдаются комнаты?

— Найдется комната, с двуспальной кроватью.

Ангелус поскреб подбородок под светлой бородкой, внимательно прислушиваясь - даже голову склонил набок - к прерывистому грохоту где-то в вышине, похожему на отдаленные орудийные раскаты.

— Ты хочешь заночевать здесь? - недоверчиво спросил он, переходя на швейцарский вариант немецкого языка. — У нас даже зубных щеток с собой нет и мыла.

— Все тут. — Создание похлопала ладошкой по своей сумке, это была не дамская сумочка, а нечто вроде заплечной торбы, в которой Лулубэ носила рисовальные принадлежности — кисти и краски.

— И пижамы?

— Если замерзнешь, я укрою тебя своими волосами.

— А завтра ты что, правда хочешь подняться на Стромболи?

— Для чего же, по-твоему, я надела брюки? Или ты...

— Что?

— Боишься, Херувим?

— Н-нет, — ответил он нерешительно.

— Va bene[17], - со смехом сказала хозяйка и покачала головой. — Вы знаете, что выйти вам придется в четыре утра? Чтобы к рассвету добраться до вершины. Позже будет жарковато... Ну да вы же знаете! Я скажу Бартолино, чтобы пошел с вами, это мой внучек. Но пойдет он, только пока не начнет светать. А потом - все, сразу назад.

Это было сказано неожиданно строгим тоном, а затем хозяйка вновь весело и услужливо посоветовала им на вершине держаться по эту сторону горного гребня, подальше от двух адских пастей.

«Le due bocche del Inferno» — именно так она их назвала, и Ангелусу показалось парадоксом то, что хозяйка «Рая», расположенного не выше двух метров над уровнем моря, втолковывает им что-то про ад, который находится где-то наверху.

Двуспальная кровать оказалась жестким деревянным и очень узким топчаном.

— Голые доски, но делить это ложе я буду с ангелом. — Лулубэ распустила тяжелый узел волос, и черный поток поглотил ее наготу, скрыв почти до колен, словно под длинной-предлинной мантильей. Создание притворила скрипучие деревянные ставни, чтобы отблески огненных сполохов над вершиной горы не тревожили ее и Ангелуса в тесной глухой темноте, и укрыла голую грудь мужа мантией своих черных волос, прижалась к нему, потерлась щекой о мягкую бородку, молча, с неистово бьющимся сердцем. Он и почувствовал это, и услышал. И еще он услышал далекий скрип других ставен и таинственный шорох морского прибоя, почувствовал и услышал гул вулкана, который уже не походил на отдаленную канонаду, а звучал, словно непрерывное бормотание, невнятный ропот неведомого гиганта.