— Ну, не знаю… для этого ты еще слишком молода.

Энни улыбнулась:

— Вашими бы устами…

Врач закрыл карточку, аккуратно положил ее себе на колени и снова посмотрел на Энни:

— Не происходит ли в твоей жизни что-нибудь, что могло бы вызвать депрессию?

Депрессия.

Одно слово, которое описывает горы боли. Депрессия — это когда из души человека украли солнечный свет и бросили в холодный, враждебный мир.

— Возможно.

— Не хочешь об этом поговорить?

Энни посмотрела на пожилого мужчину. Понимающий взгляд его слезящихся глаз унес ее назад по длинной извилистой дороге времени, туда, где ей было двенадцать лет, и она была первой девочкой в классе, у которой начались месячные. Хэнк не знал, что сказать, поэтому он схватил ее в охапку, отвез к доку Бартону и предоставил тому развеивать ее страхи.

Глаза Энни защипало от подступивших слез.

— Мой муж и я недавно разъехались. Я… я не очень хорошо это перенесла.

Врач медленно снял очки, положил их поверх бумаг и устало потер горбинку крючковатого носа.

— Мне очень жаль, Энни. Увы, я повидал немало таких историй. В нашем маленьком старом городишке это случается так же часто, как и в большом городе. Конечно, ты переживаешь, и депрессия вполне может вызывать бессонницу, плохой аппетит и тошноту. И еще много чего. Я мог бы выписать тебе валиум, может быть, посоветовал бы тебе принимать прозак — то, что притупит остроту переживаний до тех пор, пока ты не придешь в себя.

Энни хотелось спросить, знает ли он женщину, которая бы с этим справилась или у которой муж бы передумал, но это были слишком интимные и откровенные вопросы, и она промолчала.

Док Бартон снова надел очки и посмотрел на нее.

— В этот раз, Энни, тебе придется хорошенько о себе позаботиться. С депрессией не шутят. Если из-за всего этого у тебя будет продолжаться бессонница, приходи снова, я выпишу тебе рецепт.

— Таблетки, которые заменят любовника? — Энни невесело улыбнулась. — Хорошее, должно быть, средство. Может, мне стоит принять пригоршню прямо сейчас?

Старый доктор не улыбнулся.

— Я не хочу слышать про пригоршню. И сарказм совсем не к лицу леди. Так сколько ты у нас пробудешь?

Энни вдруг стало стыдно, как будто ей снова было десять лет.

— Извините. Мне нужно вернуться… вернуться домой в середине июня. — «Если Блейк не позвонит раньше». От этой мысли она внутренне поежилась. — До тех пор я, наверное, буду здесь.

— До середины июня, говоришь? Ладно, первого июня я хочу тебя видеть. Что бы ни случилось. Я тебя запишу на прием, идет?

Было приятно сознавать, что кому-то есть дело до того, как она себя будет чувствовать.

— Хорошо. Я уверена, что к тому времени мне станет лучше.

Доктор проводил Энни до выхода, похлопал ее по плечу и снова напомнил, чтобы она берегла себя. Потом вернулся в свой кабинет.

Из клиники Энни направилась через город к парку. Она уже чувствовала себя лучше. Бодрящий весенний воздух придавал ей сил, а небо было таким голубым, что ей пришлось снова надеть темные очки. Это был один из тех дней ранней весны, когда во всем чувствуется приближение тепла. Она миновала статую лося, вырезанную цепной пилой, и пошла через парк, поддевая ногами последние зимние листья, прилипшие к сырой траве. Хэнка она нашла на той же самой деревянной скамейке, которая всегда стояла здесь, недалеко от реки. Энни села рядом с отцом. Хэнк протянул ей пластмассовый стаканчик с горячим кофе.

— Готов поспорить, ты не пила приличного кофе с тех пор, как закончила школу.

Энни обхватила пальцами теплый стаканчик.

— Папа, у меня же дома есть кофе-машина для латте.

Они пили кофе молча. Энни прислушивалась к успокаивающему журчанию реки. Отец достал из бумажного пакета круассан и протянул ей. Но желудок Энни немедленно взбунтовался, и она замахала рукой, отказываясь.

— Что сказал док?

— Большой сюрприз — у меня депрессия.

— Ты злишься на Блейка?

— Прошлой ночью мне приснилось, что Блейка съедают пираньи. Похоже это на злость, как по-твоему? — Хэнк не ответил, лишь пристально посмотрел на нее. Тогда она добавила уже мягче: — Какое-то время я злилась, но теперь… я слишком… у меня слишком пусто внутри, чтобы я могла злиться. — Энни почувствовала, что у нее снова выступают на глазах слезы, но не могла этому помешать. Чувствуя себя несчастной, она отвела взгляд. — Папа, он думает, что я ничто, пустое место. Он полагает, что я буду жить на его алименты и буду… буду ничем.

— А ты что думаешь?

— Я думаю, что он прав. — Энни крепко зажмурилась. — Папа, посоветуй мне что-нибудь. Скажи что-нибудь мудрое.

— Жизнь — дерьмо.

Энни невольно рассмеялась. Это было именно то, что она ожидала от него услышать.

— Ну, папа, большое спасибо. Я просила поделиться мудростью, а ты дал мне наклейку на бампер.

— А как ты думаешь, откуда люди берут наклейки на бампер? — Он похлопал ее по руке. — Энни, все образуется. Блейк тебя любит, он вернется. Но ты не должна проводить все время в кровати, тебе нужно выходить из дома. Что-нибудь делать. Найти себе какое-то занятие до тех пор, пока Блейк не вытащит башку из своей задницы.

— Или из ее.

— Ничего себе комментарий от моей девочки. — Он улыбнулся. — А вот тебе мой. Когда жизнь предлагает тебе лимоны, возьми и сделай из них лимонад.

Энни вспомнила кувшин с лимонадом, который она приготовила для Блейка, и лужицу этого лимонада, растекшуюся по соглашению о разделе имущества.

— Я не люблю лимонад.

Хэнк посерьезнел.

— Энни Вирджиния, я думаю, ты сама не знаешь, что тебе нравится. И тебе давно пора это выяснить.

Она понимала, что отец прав. Продолжать так дальше невозможно: все время ждать звонка, который так и не последует, и постоянно плакать.

— Дорогая, тебе надо рискнуть и…

— Я и так рискую. Я не каждый день пользуюсь зубной нитью и иногда смешиваю в одежде цветочный рисунок с клеткой.

— Я имею в виду…

Энни вдруг рассмеялась. Это был ее первый настоящий, искренний смех после того, как разразилась катастрофа.

— Стрижка.

— Что? Блейку всегда нравилось, что у меня длинные волосы.

Хэнк усмехнулся:

— Ну-ну. Похоже, ты все-таки на него сердита. Это хороший знак.

Парикмахерская Лерлин «Начесы и косы» не относилась к разряду заведений, которые обычно посещала Энни. Это был маленький старомодный салон красоты, расположенный в доме Викторианской эпохи, который был выкрашен в карамельно-розовый цвет, а отделка деревянным кружевом, делающая его похожим на пряничный домик, сияла глянцевитой белой краской. Вдоль переднего фасада протянулась веранда, на которой стояли три плетеных кресла-качалки.