А еще, папа, эти картинки, хоть они и не закончены, очень красивые. Да. Эти истории подходят к самому краю и обрываются, срываются вниз с камня, просто исчезают. Может быть, так оно и должно быть. Может быть, в нынешние времена этого вполне достаточно.

Хотя, могу предположить, что, если бы в сарае было больше камней, историй тоже было бы больше. Но камней больше нет. Не здесь. Не сейчас. Сейчас есть только этот момент в сарае. И есть рисунки, которые мальчик, похоже, предлагает мне как подарок.

Поэтому я просто говорю ему:

– Спасибо.

Какое-то время мы просто сидим.

Мальчик.

Я.

Изрисованные сажей камни.

Мы пьем остывший чай из чеснока. Съедаем последние намокшие крошки хлеба и сыр из моего узелка. Костер хороший – горит без дыма. Такой дронам труднее засечь. Я кладу металлические дверные петли в угли – когда огонь погаснет, они еще долго будут удерживать тепло.

Темнеет. Мальчик встает, подходит к своим подвешенным на гвозди штанам и достает из кармана камешек-соску. Потом возвращается к костру и сворачивается на земле калачиком спиной ко мне. Я слышу, как он сосет камешек. А вскоре слышу по его дыханию, что он заснул.

Мальчика можно укрыть куском пластикового мешка, но среди ночи на него может попасть искра от костра, и он начнет плавиться, поэтому я отказываюсь от этой идеи. Было бы лучше, если бы я сама его согрела. Легла бы у него за спиной и поделилась бы своим теплом. Мне и самой так было бы теплее, но я не могу. Не думаю, что после того, что случилось в пустыне, я смогу когда-нибудь пойти на телесный контакт с другим человеком.

Но при этом я не могу оторвать взгляд от мальчика. Он свернулся калачиком и обхватил себя за плечи. Мохаммед никогда так не спал. Он всегда лежал прямо, как дощечка, как будто спал по стойке смирно. Мохаммед был сыном маминого шофера, и мне иногда казалось, что если бы он спал рядом со своими родственниками, а не с дочкой босса, возможно, его поза была бы более расслабленной. Но на самом деле это не так. Я думаю, для Мохаммеда спать как дощечка было естественно. Мы были странными соседями по постели: мне четырнадцать, ему – десять, но все шло хорошо. До той ночи в Мероэ.

Папа говорил:

«Когда люди думают о пирамидах, они думают о египетских пирамидах, о монументальных гробницах фараонов. Пирамиды Мероэ по масштабу ближе к обычным людям».

Мы с папой много раз планировали поехать в пустыню к северу от Хартума и посмотреть на эти суданские пирамиды, но как-то не случилось. Не знаю, сколько дней мы с Мохаммедом шли по пустыне, пока не увидели их на горизонте. У Мохаммеда от жары все плыло перед глазами, и он решил, что это мираж. И я бы тоже так подумала, если бы пирамиды не выглядели именно так, как их описывал папа. «Они похожи на трехгранные вареные яйца, у которых кто-то отбил верхушку».

У нас с Мохаммедом не было причин менять направление и идти к тем пирамидам, но и причин не идти к ним тоже не было. Возможно, после стольких дней под открытым небом, когда путь разнообразили только колючие кустарники, нас привлекла мысль о твердых стенах из кирпича. Пока мы не подошли к пирамидам, мы даже не знали, сможем ли в них укрыться. А когда подошли, оказалось, что у некоторых есть небольшой вход с колоннами по бокам, как у мини-храмов. Я, естественно, подумала о том, что, если мы нашли такое укрытие, другие люди тоже могли его найти. Но там никого не было, только по нескольким окуркам на песке можно было понять, что там проходили люди.

Во всяком случае, я так подумала.

К тому же мы выбились из сил, и это укрытие было для нас как дар божий. Мы часами еле передвигали ноги по пустыне, песок был у нас в волосах, в ресницах, на зубах, между пальцами на ногах. Раньше я думала, что песок мягкий, а когда оказалась в пустыне, поняла, что на самом деле песок – это крохотные частички твердого камня, и эти частички выдержат что угодно, они никогда не превратятся в пыль. Песок скрипел у нас на зубах. У нас пересохли губы, и облизать их мы не могли, потому что язык тоже был сухой. Даже мухи, которые садились нам на лоб, чтобы напиться нашим потом, улетали ни с чем – наша кожа его больше не выделяла.

Поэтому улыбка Мохаммеда, когда он высунул голову из темного входа в одну из пирамид, была для меня равносильна чуду.

«Кровать», – сказал он.

Вообще-то, кроватью это трудно было назвать. Узкий проход, прямоугольник песка и два больших камня вместо подушек. Но это было укрытие, и там не было ветра.

Невысокий порог был сделан из более современных саманников. Чтобы войти внутрь, надо было через него переступить. Я так и сделала. А по пути заметила, что один кирпич расшатался и отделился от других.

Мохаммед практически сразу улегся спать, а вот мне почему-то было неспокойно. Я села на пороге и стала смотреть на пустыню. Ветер создавал змей на песке, и, когда они наползали друг на друга, раздавался такой шипящий звук, как будто кто-то хотел вымести метлой пустыню.

Но в ту ночь я ничего такого не хотела, в ту ночь меня переполняло чувство благодарности.

Мама, я жива!

Папа, мир прекрасен!

По чернильно-синему небу текла река из ярких звезд. Млечный Путь. Тогда у меня впервые за несколько дней хватило сил посмотреть на небо. Помню, уже было холодно, но я вышла из могильника. Звездная река превратилась в купол, этот купол накрывал весь мир и в то же время походил на зонтик, раскрытый над головой у меня одной.

В тот момент я подумала о тебе, папа. Представила, что ты стоишь вместе со мной под этим звездным зонтиком.

Но тебя рядом не было, и, возможно, это был знак. А может, никаких знаков и не бывает. Просто сначала случается одно, а потом – другое. Так или иначе, я вернулась в могильник и легла рядом с Мохаммедом. Песок еще был теплым. Я заснула. Где-то посреди ночи Мохаммед встал и вышел наружу. Может, это и привлекло того человека к нашему убежищу. Я не знаю, почему Мохаммед захотел выйти. Может, из-за грязной воды, которой с ним поделилась одна девочка за день до этого. А может, ему надо было облегчиться. Кажется, как раз в то время у него началась диарея. Не важно. Но после того как Мохаммед вышел, его место занял тот человек. От него пахло табаком и безумием. И он не лежал как дощечка. Сначала я подумала, что это мне снится. Снится рука, которая исследует мой…

Замок.

Вот поэтому сегодня ночью я не стану согревать мальчика своим теплом. Не стану! Мы раздеты. Его кожа будет прикасаться к моей. Я этого не вынесу. Пусть даже он не тот мужчина в пустыне. Пусть он всего лишь маленький мальчик. Потому сны не различают. Сны все равно приходят.

Поэтому я отодвигаюсь от мальчика и ложусь спиной к металлической стене. Сна ни в одном глазу.

А потом наступает рассвет.

Я не отдохнула, но все равно встаю, натягиваю еще влажную одежду и иду за водой к ручью.