Молодой солдат пронзил себя подаренным матерью мечом и сделал это из рук вон плохо. Страшная рана в животе нагноилась, и смерть бедняги была долгой и мучительной. Хуже всего, что он страшно кричал.

После трагедии, подобные которой часто случались на земле Фландрии, они зашли в палатку и очень скоро напились до беспамятства. Генри Грэшем был ветераном с двухлетним военным опытом и успел многое повидать. Он выпил меньше своих младших товарищей и успел заметить, как чья-то вытянутая рука опрокинула лампу, из которой вытекло масло, пропитавшее парусину. Генри увидел еще горящий фитиль, медленно проплывающий в воздухе. Казалось, сам Господь остановил время. Фитиль ударился о палатку и слабо вспыхнул, словно собираясь погаснуть, но пропитанная маслом ткань тут же загорелась.

Не следовало хранить порох в палатке, ведь всего в нескольких сотнях ярдов от нее находился склад. Но ветераны, которым посчастливилось выжить в этой бесконечной войне, хорошо знали, что порох — вещь капризная и при неправильном хранении может испортиться. Не желая лишний раз рисковать жизнью из-за некачественного пороха, они предпочитали хранить его рядом с собой. И вот сейчас, несмотря на все предосторожности, до него добрался огонь.

Генри Грэшем так и не понял, какой предмет пролетел через палатку и нанес страшную рану на бедре, но он никогда не забудет, как кричал их командир с обожженным лицом и вытекшими глазами, прося дать света. Последнее, что осталось в памяти, был Манион, подхвативший Генри на руки, не давая ему упасть.

С тех пор Грэшем всегда приказывал ставить у себя в доме и комнатах, которые снимал, свечи, а не лампы. При падении свеча обычно гаснет, а если и нет, то ее пламя тихое и дружелюбное, тогда как масло сразу же воспламеняется, и унять такой огонь очень трудно. Разумеется, он ничего не имел против ламп в чужих домах и комнатах, где просто их не замечал. Генри давно не верил, что человек может распоряжаться и управлять своей жизнью, не считая кратких мгновений, когда он находится при власти.

— Я погашу остатки свечей и сложу их в мешок. Это займет несколько секунд, — проворчал Манион, — ведь вы же за них заплатили. — Он никогда не упускал случая напомнить об оставленных свечах.

— Считай, что таким образом я выражаю протест против воцарившегося в этом мире мрака, — высокопарно заявил Грэшем и с гордым видом покинул комнату.

— Я считаю это глупой тратой денег, если не сказать хуже, — пробурчал Манион, закрывая за собой дверь.

У Маниона тоже имелось чувство юмора, правда, весьма своеобразное по сравнению с другими людьми. Грэшем до сих пор не уставал им восхищаться. Когда все покатывались со смеху, Манион наблюдал за этим с каменным лицом, а его самого забавляли совершенно неожиданные вещи. Например, сапоги служили предметом непрестанных шуток. Манион как будто считал, что ноги даны людям для того, чтобы непрестанно топтать все дерьмо, которое Господь щедро разбросал по земле. Он признавал деревянные башмаки или простую кожаную обувь разумным средством для защиты ног от дорожной грязи и непогоды, но при виде изящных башмаков, которые носила знать, его разбирал неуемный смех.

Джентльмены надевают сапоги по необходимости. Тайный агент, доставляющий секретные сведения, старается убедить людей в том, что его изящные башмаки никогда не вступают в контакт с дерьмом и грязью, разумеется, если ему удается проделать весь путь верхом. Генри Грэшем был сказочно богатым джентльменом и тайным агентом, работающим на короля Якова I Английского, в прошлом Якова VI Шотландского, и в данный момент, после бесполезного разговора с осведомителем, он намеревался покинуть таверну «Русалка» и отправиться домой пешком. Обычно джентльмены и тайные агенты ездят верхом или в каретах, однако настоящие шпионы стараются не пользоваться ни тем, ни другим, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания.

Манион придирчиво осмотрел свои прочные башмаки, а затем перевел взгляд на щегольские сапоги хозяина.

— Жалко сапог, — пробормотал он с ухмылкой.

Маниона нисколько не пугала встреча с бандами грабителей, бродившими по ночным улицам города, но при одной только мысли, во что превратятся изящные сапоги господина, его охватывало безудержное веселье.

Лондонская грязь творит невероятные чудеса с хорошей кожаной обувью. Грэшему часто доводилось возвращаться пешком после тайных встреч с сомнительными людьми. Хуже всего приходилось ночью и ранним утром. Днем целая армия добровольцев с лопатами наготове набрасывалась на каждую дымящуюся кучу, так как на навозе делались хорошие деньги. Но чтобы превратить дерьмо в деньги, надо его вовремя заметить, а ночью такая задача становится невыполнимой, несмотря на то что искомый предмет всегда находится поблизости.

— А помните тот сон, о котором вы как-то мне рассказали? — спросил Манион, когда они проходили под выступами крыш, делавших улицу еще уже.

Однажды Грэшему приснился кошмар, в котором он вышел из омерзительно грязной таверны в Бэнксайде и пошел домой по дороге, освещаемой бесконечной вереницей факелов, в дымном свете которых выстроились тысячи голых задов, извергающих фекалии прямо на мостовую.

Генри потряс головой, и видение исчезло. Ухмыляющийся Манион провел его вниз по шаткой лестнице. В «Русалке», как обычно, было полно посетителей, представляющих собой весьма живописную и буйную толпу личностей сомнительного вида. В пляшущих отблесках света мелькали потные лица: мужчины заключали сделки, воровали и плели интриги, а женщины продавали свою любовь. Грэшему не терпелось поскорее убраться из этой зловонной дыры.

Генри обвел безразличным взглядом комнату, замечая каждую мелочь. Его внимание привлекла угрюмая сгорбленная фигура сильно подвыпившего мужчины, сидевшего в одиночестве за последним столом. Грэшем стал лихорадочно рыться в памяти, пытаясь вспомнить его имя, но не смог. Ничего, потом он обязательно все вспомнит. Они вышли на темную улицу. Их внушительный вид и уверенность, с которой они держались за эфесы шпаг, не вызывали у ночных обитателей Лондона желания познакомиться поближе. От обоих мужчин исходила угроза, и на жертв они вовсе не походили.

— Ты узнал того пьяного типа, что сидел один в углу? — спросил Грэшем.

— А что, я должен был его узнать? Может, вернуться и спросить его имя?

— Нет, по крайней мере не сейчас. Я его откуда-то знаю, но не могу вспомнить. Потом я обязательно вспомню.

Когда они проходили мимо одного из кабаков, дверь открылась, и на улицу вывалились два дерущихся мужчины. Послышались громкие крики и добродушный смех. Мгновенно собралась толпа зевак и стала подстрекать драчунов. Грэшем и Манион свернули в сторону. Генри знал, что в этой же таверне кто-нибудь, возможно, сейчас читает своим друзьям самые изысканные сонеты. Вскоре они скрылись в тени деревянно-кирпичных зданий с широкими выступами крыш. Это был жилой квартал с надежно запертыми на засов дверями. За плотно закрытыми ставнями кое-где мелькали слабые огоньки зажженных свечей или ламп. Вероятно, не спится какому-нибудь торговцу, подсчитывающему дневную выручку или оплакивающему убытки. Или же, судя по воплям и приглушенным ударам, почтенный муж учит свою жену хорошим манерам.