— Что ж ты про птичек не забыла?

— Нет, ты их забудь. Как остальное?

— Непонятно чего-то…

— Почему?

— Ну, посуди сама, или он здесь, или он там.

— Крик, это стихи. На самом деле он там, но она о нем все время думает, и для нее он — тут, рядом.

— Чушь какая-то.

— Подожди, пока влюбишься.

Он взглянул на меня так, словно я предложила что-то неприличное.

Я вздохнула.

— Ты слышал про австралийца, который хотел купить новый бумеранг, но не мог избавиться от старого?

— Нет. А что с ним случилось?

— Ну, ты пойми. Бумеранг. Хочет купить новый, а другой все время возвращается.

— Тогда зачем ему новый? Старый сгодится, он же еще в порядке.

— Ладно. Замнем.

Он терпеливо и недоверчиво покачал головой, а я забыла, что собиралась думать не о крабах, и сосредоточилась на этих чудищах. Приятно вспомнить, что в тот день мы наловили две полных корзинки, один лучше другого.

Никто не заставлял меня отдавать все заработанные деньги, но я отдавала. Сперва, наверное, мне в голову не пришло, что можно откладывать. Мы еле-еле сводили концы с концами, и я гордилась, что помогаю семье. Мама и папа всегда меня благодарили, хотя не особо на меня рассчитывали. Помню, когда бабушка разворчится, я молчала, как иначе, но думала, что зарабатываю, а они с Каролиной, в сущности, приживалки. Какое-никакое, но утешение.

Однако никто не велел мне класть в копилку все монетки до единой.

Почему же я так терзалась? Разве я не имела права оставить что-то себе из трудно заработанных денег? Да, а вдруг Отис скажет папе, сколько он у нас купил? Что, если мама Крика похвастается нашей, сколько он теперь приносит? Деньги свои я делила ровно пополам. Если не получалось, лишнее шло в копилку. Клала я примерно столько же, сколько в прошлом году, но не приносила маме, чтобы она их гордо пересчитывала и клала в копилку. Теперь туда совала я, а потом говорила: «Да, кстати, я там в горшке кое-что оставила». Мама меня благодарила, тихо, как всегда. Я ни разу не сказала, что положила все деньги, я ведь не врала. Но никто и не спрашивал.

Если бы только можно было как-нибудь еще заработать! Крику не понравились мои стихи, и я сразу выдохлась. Конечно, я знала, что в поэзии он разбирается не лучше, чем в юморе, то есть просто ничего не смыслит, но только ему из всех людей я решилась прочитать их. Ну, сказал бы: «Я стихов не понимаю, но звучит приятно». Вежливо, в сущности — честно, а мне — поддержка, когда я в ней так нуждаюсь.

Пришлось мне подождать недели две, собраться, опять переписать стихи на листочке из записной книжки и послать их в издательство. Они еще не могли дойти до Нью-Йорка, когда я уже рыскала у доков, ждала парома, на котором привозили почту. Спросить капитана Билли, есть ли мне письма, я не решалась, но прикинула — если просто стоять там, он меня увидит и скажет. Я не знала, что он не открывает мешок, только относит на почту, миссис Келлам. А вот про нее я знала, что она редкостная сплетница, и тряслась при одной мысли, что она спросит бабушку, какие-такие письма приходят мне из Нью-Йорка.

Примерно в те дни балтиморская газета «Сан» (она запаздывала на сутки) оповестила прямо шапками о восьми немецких шпионах. Их доставила во Флориду подводная лодка, а там их чуть не сразу поймали. Я прекрасно знала, что Капитан — не шпион, но, читая, как будто давилась сосулькой. А что, если б он им был? А что, если б мы с Криком поймали его и прославились? Удача промелькнула так близко, что мне вдруг захотелось разузнать о нем побольше. Если он не шпион, если он и правда Хайрем Уоллес, зачем он приехал через столько лет на остров, где его и вспоминают только с брезгливостью?

Мы с Криком столько работали на каникулах, что почти не ходили вместе к Капитану. Я знала, что Крик ходит к нему под вечер, по воскресеньям, но мама с папой любили, чтоб я в свободный день сидела дома. Долгие часы перед ужином, когда все спали, очень хороши для стихов. У меня накопилась целая коробка из-под обуви на тот случай, что издательство попросит все, как есть.

Поэтому Крик удивился, когда я предложила во вторник кончить работу на часок раньше и пойти к Капитану.

— Я думал, ты его не любишь, — сказал Крик.

— Что ты, люблю! С чего мне его не любить?

— Он очень здорово шутит.

— Ну и что? Только дурак…

— Так я и думал.

— Что-что?

— Да ничего.

Я решила презреть намеренную обиду.

— Когда человек много где побывал, от него много можно узнать. Возьмем мистера Райса. Он мне больше дал, чем все учителя, вместе взятые.

Было их, собственно, двое.

— Чего это он тебе дал?

Я покраснела.

— Ну, все. Я от него узнала о музыке, о жизни. Он был удивительный человек.

Говорила я так, словно мистер Райс уехал навсегда или умер! Мне казалось, что его почта очень далеко. Подумать только, в Техасе!

Крик спокойно смотрел на меня. Я понимала, что он вот-вот что-то скажет, но не знает, как подступиться, и спросила:

— Ты чего?

Однако тут же поняла. Он не хотел идти со мной к Капитану. Тот был ему нужен для себя. И потом, он не очень мне доверял. Я решила разобраться.

— Почему ты не хочешь со мной идти?

— С чего ты взяла?

— Тогда что мы ждем? Двинули.

Он невесело пожал плечами, пробормотав:

— Свободная страна.

Вроде бессмысленно, а ясно — если бы он мог, он бы от меня отвертелся.

Капитан натягивал ловушки для крабов на своей прохудившейся пристани. Я подвела лодку поближе и посмотрела на него.

— Да это же Лис и Крыс! — сказал он, широко улыбаясь, и козырнул нам.

— Лис и Крыс, усекла? — Крик покачал головой и расплылся от уха до уха. — Здорово! Лис — и Крыс!

Попыталась улыбнуться и я, но по какой-то глубинной честности даже притвориться не смогла, что мне смешно.

Крик с Капитаном переглянулись в духе «да ну ее!», Крик бросил конец, капитан нас пришвартовал. Охотно признаю, что боялась выйти на шаткие мостки, но Крик на них выпрыгнул, они устояли, и я осторожно ступила на доски, а там, побыстрей — на землю. Капитан все это заметил.

— Надо будет сколотить. Дел очень много, — он кивнул Крику, — хотел вот, чтоб твой дружок помог мне, а он…

Крик зарделся и сказал то ли виновато, то ли с вызовом: