Бедный Артур! Редко мне доводилось встречать на своем веку человека с такими слабыми нервами. По временам мне даже начинало казаться, что он страдает какой-то слабой формой мании преследования. Я и сейчас отчетливо вижу перед собой его фигуру: он ждет меня в укромном уголке своего любимого ресторана, усталый, отрешенный, неспокойный; руки заученно-небрежным движением легли на колени, голова склонилась набок, неловко, под этаким странным углом, как будто он к чему-то прислушивается, как будто в любой момент готов вздрогнуть от близкого звука удара. Я слышу его голос: он говорит по телефону, осторожно подбирая слова, прижав трубку как можно ближе к губам и – едва ли не шепотом.

– Алло. Да, это я. Так значит, вы видели эту партию? Прекрасно. Так – когда мы с вами сможем встретиться? Давайте в обычное время, в доме заинтересованного лица. И пожалуйста, попросите того, другого господина тоже туда прийти. Нет-нет. Герра Д. Это чрезвычайно важно. Всего доброго.

Я рассмеялся:

– Вас послушать: ни дать ни взять – заправский конспиратор.

– Да-да, вот только брать меня не стоит, – хихикнул Артур. – Да нет, уверяю вас, дорогой мой Уильям, противоправное деяние, о котором только что шла речь, заключается всего лишь в акте продажи кое-какой старой мебели, в каковой сделке я по чистой случайности оказался – э – материально заинтересован.

– Тогда чего, спрашивается, ради такой режим секретности?

– Ну, никогда не знаешь, кто может тебя подслушать.

– Да кто бы вас ни подслушал, неужели вы думаете, что это кому-то может быть интересно?

– В наши дни лишние меры предосторожности еще никому не вредили, – туманно резюмировал Артур.

К этому времени я уже успел взять у него и прочесть практически все его «занятные» книги. Дрянь по большей части была еще та. Повествование велось в неожиданно ханжеском, снобистски-жеманном, будто нарочно рассчитанном на мелких лавочников тоне, и в самых ключевых местах авторы, несмотря на искренние потуги на непристойность, впадали в совершеннейшую расплывчатость, что раздражало страшно. Кроме прочего, у Артура был полный комплект «Моей жизни и моих любовей», надписанный автором. Я спросил его, был ли он знаком с Фрэнком Харрисом.[11]

– Да, отчасти. Мы с ним не виделись несколько лет. Когда я узнал, что он умер, – это был такой шок… Он был гений в своем, конечно, роде. Бездна остроумия. Помню, однажды в Лувре он мне сказал: «Ах, мой дорогой Норрис, мы с вами – последние оставшиеся в живых из великого племени джентльменов и авантюристов». Знаете, язык у него был – как бритва. Если он кого-то припечатал, то человек помнил потом об этом до самой смерти.

– Что приводит на память, – раздумчиво продолжил Артур, – вопрос, который однажды задал мне последний лорд Дизли. «Мистер Норрис, – спросил он меня, – вы авантюрист?»

– Н-да, вопрос весьма нестандартный. Честно говоря, остроумия я здесь не вижу. По-моему, это откровенная грубость.

– Я ответил: «Мы все авантюристы. А разве сама по себе жизнь – не авантюра?» Весьма искусно, не находите?

– Иного ответа он и не заслуживал.

Артур скромно потупился, принялся разглядывать ногти:

– Мои лучшие афоризмы всегда рождались на судебной скамье.

– Вы хотите сказать, что вас судили?

– Не меня судили, Уильям. Я судился. С «Ивнинг пост», за оскорбление чести и достоинства.

– А что они такого про вас наговорили?

– Были там такие, знаете ли, грязные измышления относительно того, как осуществляется управление одним фондом – доверенное, к слову сказать, мне.

– И вы, конечно, выиграли процесс?

Артур бережно погладил пальцами подбородок.

– Они оказались не в состоянии привести достаточно веских оснований для выдвинутых обвинений. Мне присудили пятьсот фунтов в качестве возмещения морального ущерба.

– И часто вам приходилось судиться за клевету?

– Пять раз, – скромно признался Артур. – А еще в трех случаях дело до суда не доходило.

– И вы неизменно получали возмещение?

– Так, кое-что. Пустяки, говорить не стоит. Но душу греет.

– Должно быть, неплохой источник дохода.

Артур возвел очи горе:

– Избави меня боже. Да и суммы не так чтобы очень.

Тут мне показалось, что настал момент задать самый главный вопрос:

– Скажите, Артур, а вам приходилось сидеть в тюрьме?

Он медленно потер подбородок. В его прозрачных голубых глазах поселилось довольно странное, как мне показалось, выражение. Облегчение? А может быть, и вовсе – нечто вроде удовлетворенного тщеславия?

– Так значит, вы слышали об этом деле?

– Да, – соврал я.

– В свое время столько было шума по этому поводу. – Артур скромно сложил ладошки на рукояти зонта. – А не приходилось вам по случайности читать полного отчета о свидетельских показаниях?

– Нет. К сожалению, нет.

– Да, жаль, жаль. Я бы с удовольствием одолжил вам на некоторое время подборку газетных вырезок, но сами понимаете, разъездной образ жизни; короче говоря, они безвозвратно утрачены. А я бы с такой радостью выслушал ваше непредвзятое мнение… Мне кажется, присяжные были с самого начала откровеннейшим образом настроены против меня. Будь у меня опыт, которым я обладаю сейчас, меня бы непременно оправдали. И адвокат – он мне давал совершенно неправильные советы. Я должен был настаивать на своей полной невиновности, но он убедил меня в том, что собрать необходимые доказательства будет совершенно невозможно. И судья, конечно, обходился со мной совершенно не должным образом. Он до того дошел, что обвинил меня в соучастии в чем-то вроде шантажа.

– Да что вы говорите! Это, пожалуй, и в самом деле было слишком, не так ли?

– Именно так. – Артур печально покачал головой. – Английское правосудие отличается полным отсутствием элементарной чуткости. Оно не в состоянии отличить друг от друга сколь-нибудь тонкие нюансы человеческого поведения.

– И сколько… сколько вам дали?

– Восемнадцать месяцев общего режима. В Вормвуд-Скраббз.

– Надеюсь, с вами там обращались подобающим образом?

– Со мной обращались согласно правилам. Пожаловаться не могу… Тем не менее с момента выхода из тюрьмы я почувствовал живейший интерес к тюремной реформе. Взял себе за правило подписываться за разного рода общества, которые организуются для этой цели…