Куда там мой преподобный, вышедший к нему навстречу! Высокий и стройный, в новых, уже самых что ни есть парижских сапогах, в тщательно отглаженной мною накануне новенькой, прежде не надеванной сутане, рядом с этим недомерком-бароном он выглядел, пожалуй, даже величественно. И пахло от него, помимо одеколона, только свежестью и чистотой. А держался он с ним даже не как с равным, а словно кардинал, принимающий малозначимого просителя (если б кто на нашей улице видел!)

— А, это вы, мой друг, — даже не поклонившись, обратился он к барону с таким видом, что всякому сразу же было бы ясно – никаким "другом" тут и не веет. Так же, как и радостью, хотя он все-таки прибавил: — Рад, что вы наконец сподобились нанести визит.

Зато барон раскланялся и заблеял на изысканный парижский манер:

— О, даже почел своим долгом! При тех рекомендациях, которые вы получили от… Да вы, впрочем, сами знаете, от кого… И при тех сокровищах, которые, насколько я знаю… (О чем он? Все-то наши "сокровища" – старенький тубус, непонятно с чем, да шестнадцать франков и сорок су, что, как я знаю, у господина кюре на все про все оставалось в кошельке!) И при той вашей учености, о коей немало наслышан!..

Однако, мой преподобный отрубил это затянувшееся блеянье:

— Прошу…

С этими словами отец Беренжер пропустил барона в комнату и закрыл за собой дверь, достаточно, впрочем, тонкую, так что, если вплотную приложить к ней ухо (да простит меня Господь за этот грех!) и быть внимательным, довольно много можно услышать.

Что-то продолжал блеять барон – на что-то эдакое ему необходимо было взглянуть…

— …ибо, при всем доверии к вам, кое не может подлежать ни малейшему сомнению, все-таки должна быть определенная уверенность, поскольку лица (о, не будем их называть!), пославшие меня, должны знать наверняка…

— Деньги, что я просил, вы, надеюсь, принесли? — сухо перебил его кюре.

И снова блеянье, из которого можно было еще раз понять, что барон прежде хочет удостовериться.

— Я держу при себе лишь списки, мною самостоятельно выполненные, — сказал отец Беренжер.

— О! А подлинники вы кому-то доверили?!.. Неужто вы не понимаете, сколь это…

— Подлинники хранятся в сейфе банка у Ротшильда, — так же сухо ответил мой кюре. — Надеюсь, в надежности этого банка вы не сомневаетесь?

— Нисколько, нисколько… — сказал барон – по-моему, чуть разочарованно. — Хотя лицо, которое меня послало с этой миссией, более интересовали бы подлинники.

— Тем не менее, вам придется покамест довольствоваться… И вам, и ему… Кстати, вы как-то запамятовали о моем вопросе насчет денег…

Барон, однако, блеял о своем (некоторые слова не долетали до моего слуха):

— М-да… Но подлинники, однако…..Вы, надеюсь, понимаете, что – совершенно разное отношение…..и если бы оное лицо получило подлинники хотя бы на один день… С возвратом, разумеется, с возвратом!..

Зато отец Беренжер говорил отчетливо, я хорошо слышал каждое его слово.

— Об упомянутом вами лице, — сказал он, — я успел навести кое-какие справки. Например, знаю, что как-то к нему – тоже, кстати, всего на один день – попал подлинный, времен раннего христианства, список некоего апокрифического Апокалипсиса, который на следующий день, согласно договоренности, и был возвращен. Он и по сей день хранится в библиотеке собора Святого Петра. Только вот беда – установлено, что пергамент произведен всего лет десять назад, вероятно, из шкуры какой-нибудь несчастной нормандской коровёнки (кажется, в Нормандии поместье вашего лица?), а чернила, хоть и изготовлены по старинным рецептам, но изготовлены никак не позднее Франко-Прусской войны.

— Вы что же, господин кюре, намекаете?.. (Я даже представил себе, в какую позу коротышка при этом встал и как смехотворно он в этой позе выглядел рядом с высоким, прямым отцом Беренжером.) Неужели какие-то сплетни… какие-то домыслы… какие-то глупые случайности?..

— В мыслях не имел на что-нибудь намекать, — спокойно отозвался отец Беренжер. — Но, дабы подобных "глупых случайностей" не произошло и с тем, о чем у нас идет речь, вам, повторяю, придется ограничиться лишь списками. Надеюсь, вы понимаете, что в этом случае лишь подлинники могут говорить об истинном…

— Да, да, о вашем истинном происхождении!.. — слабо скрывая недовольство, все-таки поддержал его барон. — Что ж, списки так списки… Но… в этой связи я имею… (Он перешел на шепот, однако этот шепот просачивался через дверь лучше, чем его давешнее блеянье.) В этой связи я имею поручение еще от одной персоны… Кстати, имеющей весьма высокий духовный сан…

— От архиепископа де…

— О, без имен, прошу вас, без имен! — вскричал гость. — Тем более, что вы и сами догадываетесь. А поручение столь деликатно… И, кстати, тоже подкреплено чеком на весьма, весьма изрядную сумму…

— Слушаю вас, — сказал отец Беренжер холодно.

— Сею персоной велено спросить: кому еще, кроме вас, известно содержание свитков?.. Видите ли, — добавил он доверительным тоном, — из самого Ватикана, лично от Его Святейшества пришло распоряжение: вплоть до установления достоверной подлинности…

— Да, понимаю, — все так же спокойно сказал отец Беренжер, а у меня даже сердце зашлось: неужто само Его Святейшество наслышано о нашем деревенском кюре?! — И можете передать вашей "персоне", — продолжал мой преподобный, — что никому, кроме меня, содержание документов пока не известно. Копии снимал я сам у себя в Ренн-лё-Шато, никто посторонний при сем не присутствовал, расшифровку производил тоже сам… что, кстати, было весьма нелегко, но исполнено, — не сочтите за самовосхваление, — с точностью, которая, надеюсь, не вызовет сомнений ни у кого…

— В чем ни на миг не сомневаюсь, — поторопился вставить барон, — при учете вашей всеобще известной учености… Однако, господин кюре, не настало ли время взглянуть на эти самые списки и на их расшифровку?

— Извольте, — услышал я голос отца Беренжера, и затем зашуршали свитки, которые он, по всей видимости, стал раскатывать на столе.

На некоторое время растянулось молчание, затем барон проговорил:

— Но ведь это же… это же полнейшая абракадабра! Набор ничего не значащих буквочек.

— Заблуждаетесь, милейший, — покровительственно сказал отец Беренжер. — То, что вы видите – особый шифр, он изредка использовался членами королевского дома Меровингов в века, кои у нас почему-то принято именовать "темными", хотя добавлю между прочим, что на самом деле такими уж темными, в отличие от пяти-шести последующих они как раз-то и не были. Во всяком случае, выгодно отличаясь от пришедших им на смену Каролингов, совершенно неграмотных мужланов, благочестивые Меровинги не только умели читать и писать, но и были для своего времени вообще весьма образованны… Впрочем, то, что мы с вами сейчас видим, очевидно, написано гораздо позднее, веке, должно быть, в тринадцатом, на закате ордена Тамплиеров, ибо писано не на латыни и не на древнефранкском, а на французском. Они, бедняги тамплиеры, иногда использовали тот же шифр, перенятый ими из меровингской эпохи…