Тонечка засмеялась и шумно выдохнула:

– У-уф! Почти пришли. Лестницы – враг панды, честное слово.

Белая, как меловая гора, тяжелая, как шлем тверича, широкая, как крепостная стена, церковь венчала собой горушку. Отсюда весь Дождев был как на ладони – узкие улочки, купеческие домики, покосившиеся заборы. За рекой Дождевкой тянулись сараи, склады, догнивали ржавые дебаркадеры и брошенные катера. Солнце подсвечивало свежую, только что пролезшую зелень, и от всей этой картины становилось невыносимо грустно.

– Должно быть, пристань там была, – сказала Саша. – Во-он, видишь? Где домик с трубой и как будто причал.

– Наверняка была, – согласилась Тонечка.

Ей всегда жаль было этих городов, в прошлом зажиточных и нарядных, а сейчас пропадающих ни за грош.

…Совсем как старая княгиня Лидия Ивановна!..

– Всю Великую субботу дождь шел, – Тонечка улыбнулась. – И я очень боялась, что в Иерусалиме огонь не сойдет.

– Да ладно, – неуверенно сказала Саша.

– Точно, точно! А когда сошел, я так обрадовалась! И побежала сюда, хотя церковь закрыта, службы не было. У меня кулич в духовке стоял, а я все равно побежала. И вот, представляешь, как только я на горку взобралась, вдруг – рра-аз! И солнце! Откуда оно взялось?! И сразу весело стало, как будто дышать легче.

– Ну ты фантазерка.

Тонечка вздохнула.

– Ты как мой муж, – буркнула она. – Ни во что не верит, говорит, что огонь сходит не по Божьему промыслу, а по химической реакции. А мне так не нравится!

По древней брусчатке с пролезшей между камней травой они дошли до входа в храм, остановились и задрали головы.

– Представляешь, он стоит здесь с четырнадцатого века. И все видел. И все помнит.

Белые стены с узкими бойницами окон уходили высоко вверх, к солнцу, и казались бесконечными.

Саша положила руку в резиновой перчатке на монументальную резьбу.

– Смотри-ка, Тоня! Открыто!

Она поднажала, и дверь тихонько, неохотно подалась.

– Надо же! – воскликнула Тонечка. – Все время было заперто! Вот нам повезло! Заходи.

– А можно?

– Если нельзя, выйдем, – объявила решительная Тонечка. – Пошли!

Они зашли в полутемный притвор – здесь оконца были словно слюдяные – и прокрались дальше. Двустворчатая высокая дверь внутрь храма была приоткрыта, они зашли и остановились. Тонечка натянула на голову капюшон толстовки. Саша, которой нечего было натянуть, посмотрела по сторонам в поисках корзинки с платками, которые обычно ставят в храмах.

Корзинка оказалась в самом углу.

– Я пойду с батюшкой Серафимом поздороваюсь, – негромко сказала Тонечка. В пустом храме ее шепот был отчетливо слышен. – Вон там, в правом приделе Серафим Саровский. А ты посмотри, как купол расписан! Тут такие фрески!.. Глаз не оторвать!..

Тонечка торопливо пошла по правому приделу, шаги гулко отдавались от стен. В храме горели только лампады, и она представляла себе, что именно так здесь было в четырнадцатом веке – полутемно, гулко, и только лики отливают золотом, словно светятся сами по себе!..

Вдруг что-то с грохотом упало и покатилось.

Тонечка замерла. Ей стало страшно.

– Саша? – позвала она. – Ты где там?.. А?

Она оглянулась, но никакой Саши позади не было.

Тонечка сделала еще несколько шагов. Она изо всех сил прислушивалась, но ничего не было слышно, только звенела в ушах тишина.

Она оглядывалась по сторонам, вдруг споткнулась, потеряла равновесие и грохнулась на холодный плиточный пол – прямо на коленки!

Тонечка зашипела от боли и тут только поняла, что споткнулась… о человека! Тот лежал на полу, прямо посередине прохода, рука откинута.

– Саша! – закричала Тонечка изо всех сил.

Эхо заметалось по храму и пропало в вышине.

Послышались торопливые шаги, Тонечке показалось, что очень много, словно взвод солдат промчался, короткий вскрик, удар.

Тишина.

– Саша!

Кое-как Тонечка поднялась на ноги и, хромая, побежала к центральному проходу. Золотые лики провожали ее суровыми взглядами.

Саша Шумакова стояла на коленях, почти упершись лбом в стену. Платок съехал ей на глаза.

Тонечка подбежала и обеими руками стала тянуть ее за шиворот.

– Вставай! – в отчаянии повторяла она. – Вставай!

Саша неуверенно поднялась, держась рукой за высокий подсвечник.

– Что случилось?! Ты жива?!

– Жи…ва, – проговорила Саша, растерянно улыбаясь. – Кто-то меня… ударил… кажется.

Тонечка повернула ее к себе. Левая бровь была рассечена, из нее капала кровь, очень обильно. Так показалось Тонечке.

– Там кто-то лежит, – вдруг вспомнила она. – Человек! Я о него споткнулась!.. Ты посиди, я сбегаю к нему.

– Я с тобой, – сказала Саша.

Тонечка поддерживала ее под локоть, кровь из раны капала Саше на щеку, на платок, стекала по белой куртке.

На Саше была щегольская, очень московская курточка.

Они добрели до человека, который так и лежал неподвижно.

– Он умер? – спросила Саша, как вчера спрашивал мальчик Родион.

Тонечка присела.

Человек был большой, тяжелый, не перевернуть.

– Саш, помоги мне!

Они навалились вдвоем. Человек перекатился на спину, рука описала дугу и ударилась о плиточный пол, совершенно как мертвая.

– Я не понимаю, – лихорадочно пробормотала Тонечка, – жив он или нет!..

– Дай я послушаю, – Саша вытирала рукой лицо. Вид у нее был страшный.

– Так ты не услышишь!

Тонечка стала искать на большой руке место, где можно было бы нащупать пульс.

…Как это у героев сериала все получается так просто?! Почему в жизни совсем не просто, а страшно, больно, долго? Почему черная кровь капает на плиточный пол и на одежду лежащего, а она, главная героиня, никому и ничем не может помочь?!

Она так и не поняла, жив человек или мертв, когда он вдруг пробормотал, не открывая глаз:

– Господи помилуй.

– Вы живы?!

– Да… по всей видимости.

Человек открыл глаза. Взгляд у него сфокусировался не сразу.

Он несколько раз моргнул, с усилием вздохнул, посмотрел на Тонечку, перевел взгляд на Сашу и повторил:

– Господи помилуй.

И стал неуклюже подниматься.

Только теперь Тонечка обратила внимание, что он был в священническом облачении.