Если он уйдет из полка, то станет «рябчиком»? И потом, как уйти теперь, когда ему уже дали поручика (1 июля 1894 года)?

Куприн не был человеком железной воли — многолетняя привычка повиноваться и быть исполнителем не формирует навык быстрого принятия решений. Мы почти уверены, что сам он уйти из полка вряд ли смог. Скорее всего, его «ушли» после какого-то скандала. Отголоски можно найти в воспоминаниях писателя Сергея Сергеева-Ценского, который увольнялся в запас почти одновременно с Куприным. Он утверждал, что Куприна выгнали «из полка за пьянство и дебоши в пьяном виде»[42]. Что-то такое припоминала и Ариадна Тыркова-Вильямс, близкая с первой женой писателя: «Ему и из полка пришлось выйти, потому что он, под пьяную руку, наскандалил в еврейском городишке, Проскурове»[43].

Вполне вероятно, что та сцена, которую сам писатель выдавал за причину разрыва с армией, была следствием этого скандала:

«Однажды полковой командир, в душе прекрасный, добрый и даже сентиментальный человек, но притворявшийся на службе крикуном, бурбоном и грубияном, так закричал на меня по пустяшному поводу, что я ему ответил только:

— Позвольте мне выйти в запас, господин полковник!»[44]

Эта сцена есть и в «Поединке»: «Вся комната вдруг потемнела, точно в ней задернулись занавески. Густой голос командира упал в какую-то беззвучную глубину. . Странный, точно чужой голос шепнул вдруг извне в ухо Ромашову: “Сейчас я его ударю”».

Наступил предел? Последняя капля в череде унижений? Возможно.

В любом случае Александр Иванович ушел нехорошо. Если бы он расстался со своим полком полюбовно, никакого «Поединка» не было бы. Так совпало, что он еще и громко «хлопнул дверью»: одновременно с его уходом «Русское богатство» напечатало «Дознание» об истязуемом рядовом. Получай, родной полк, напоследок!

А ведь родной полк отнесся к нему с участием: 5 августа 1894 года поручик Куприн высочайшим приказом был зачислен в запас армейской пехоты по Киевскому уезду. Значит, скандал, если он и был, замяли — в то время офицер, удаляемый из армии в порядке дисциплинарном, не имел права быть зачисленным в запас.

Через 21 день Куприну исполнилось 24 года. А через два с лишним месяца скончался Александр III, которому он мечтал служить верой и правдой.

Начиналась новая эпоха, и наш герой вступал в нее, совершенно не представляя, что с ним будет. И жутко, и весело.

И началась эта новая жизнь в Киеве.

После выхода из полка Куприн оказался в труднейшей ситуации. Привыкший с детства повиноваться чужой воле, он впервые должен был самостоятельно решать, что делать. И в практическом, сиюминутном смысле (как заработать?), и в глобально-философском (что дальше?). Его закрутило и понесло, как щепку, по городам и весям в поисках ответа, который он позднее сформулирует так: «В жизни все надо уметь».

Перефразируя Ильфа и Петрова, скажем: генерала из нашего героя не вышло, нужно было переквалифицироваться... В кого? Однажды он набросает краткий перечень профессий, которые пытался освоить за годы неопределенности и неприкаянности. Он был:

«репортером,

управляющим при постройке дома,

разводил табак — махорку-серебрянку в Волынской губернии,

служил в технической конторе,

был псаломщиком,

служил на сцене,

изучал зубоврачебное искусство — исключительно протезную технику (изготовление искусственных зубов),

давал уроки детям,

пробовал постричься в монахи,

был заведующим учета кузницы и столярной мастерской при сталелитейном и рельсопрокатном заводе в Волынцеве,

в течение одного лета служил в артели подрядчика в Киеве по переноске мебели фирмы Лоскутова,

носил кирпич на козе,

работал осенью по разгрузке арбузов»[45].

Это неполный список, и экзотики в нем нет: человек бился за кусок хлеба. Тем не менее мало кто из писателей-современников мог тягаться с Куприным в таком широком знании человеческих занятий. «Он по-мальчишески щеголял этой своей многоопытностью, — рассказывал Корней Чуковский, — кичился ею перед другими писателями (перед Вересаевым, Леонидом Андреевым), ибо в том и заключалось его честолюбие: знать доподлинно, не из книг, не по слухам, те вещи и факты, о которых он говорит в своих книгах»[46].

Новый жизненный опыт позволил Куприну хорошо узнать тех самых нестроевых «шпаков» и научиться с ними ладить. Они и приведут его к славе.

Киеву 1890-х годов Куприн обязан своим творческим становлением. Здесь он стал журналистом: уяснил, что «волка ноги кормят», приобрел нюх на сенсацию, научился подавать материал броско и лаконично, не бояться и даже желать скандала, знать жизнь города до мелочей, проникать в его парадные и низовые сферы и везде по возможности быть своим. А главное — понял силу печатного слова, его приятную власть над чужой судьбой, привык писать на заказанную редакцией тему.

Этот период биографии писателя покрыт не меньшим туманом, чем проскуровский. Почему он оказался в Киеве? Почему не вернулся в Москву? Не хотел отвечать на вопросы московских знакомых, как же он оставил полк? Не мог показаться на глаза матери, которая прошла столько унижений ради его военной карьеры? Похоже, свои чувства он описал в пасхальном рассказе «Святая ложь» (1914): герой, чтобы нанести визит матери во Вдовий дом, просит у товарища напрокат пиджак и перед матерью бахвалится, что все в порядке, что карьера будет, и, «глядя на измученное, опавшее, покоробленное лицо матери, он испытывает одновременно страх, нежность, стыд и жалость». Потом он жадно ест остатки вдовьего ужина, не замечая, как по материнским щекам ручьями льются тихие слезы. И швейцар Никита, который помнит его еще мальчиком, полон к нему презрения.

Возможно, причина была в том, что, числясь в запасе по Киевскому военному округу, Куприн не имел права покидать границы этого округа. Возможно, в том, что в Звенигородке Киевской губернии поселились сестра Зина со «Стасей» Натом, ставшим помощником лесничего Звенигородского лесничества. У них Александр Иванович гостил сразу после выхода из полка, летом 1894-го. Хорохорился в письме Иванчину-Писареву («Русское богатство»): «...я военную службу бросил и теперь вольная птица». А получив из редакции гонорар за «Дознание» — 48 рублей 75 копеек, — не мог не подумать, что это равно его офицерскому жалованью и все, наверное, не так уж плохо, нужно попробовать жить беллетристикой. Однако посмотрим правде в глаза: Куприн стал «бывшим», а это всегда трагично, тем более быть бывшим офицером.