устранился. А вообще-то, по совести говоря, на первых порах, конечно, устранялся. Не захотел при своих неважных отношениях с редактором и Черданским без полного снаряжения в бой вступать. Это ведь, признаться, по моей просьбе Акопов отложил вопрос до следующего бюро — пока я не разберусь до конца. Вот третий день каждую свободную минуту сижу и разбираюсь.

Крылова (с волнением). Ну?

Брыкин. Я же говорю — разбираюсь. (Встает.)

Крылова (удерживая его). Подождите, Петр Петрович… Я все хочу задать вам один вопрос и все не решаюсь. (В волнении ходит по комнате. Останавливается. Решительно.) Что вы думаете о Широкове?

Брыкин (несколько удивленный неожиданностью вопроса, внимательно смотрит на Крылову). Говорить вполне откровенно?

Крылова. Да. Иначе не имеет смысла.

Брыкин. Как вы знаете, мы с ним всю войну прослужили в одной дивизии, что называется — пуд соли съели. Семь лет назад я бы вам ответил просто: Вася Широков мой друг, и храбрее и по всем статьям лучше человека, чем он, я редко встречал.

Крылова. Это вы ответили бы мне семь лет назад. А сейчас?

Брыкин. Год назад, когда мы съехались с ним здесь, я его, по правде говоря, кое в чем не узнал. Он как-то огрубел в этой холостяцкой жизни, стал пьяноват, растрепан, да и пишет спустя рукава, выезжает на одном таланте. Я говорил с ним несколько раз, но…

Крылова. Что?

Брыкин. Но, наверное, не так, как нужно. Все на ходу, даже на бегу. Черт его знает! Неправильно мы живем иногда: все спешим, спешим, а на самое главное не хватает времени. Ведь это все не так просто у него. После войны пять лет перебивался с хлеба на чай, мыкался по Москве; сначала писал большой роман, а потом таскал его по редакциям… Пять лет! Вы это знаете?

Крылова. Про роман? Нет.

Брыкин. Вот видите. Даже вы этого не знаете! Значит, еще болит у него это! Я замечал: у многих газетчиков такая тайная страсть — написать роман. Но не у всякого выходит! Роман в конце концов зарезали и, как он мне сквозь зубы признался, кажется, правильно. Во всяком случае, он его порвал. И вот пошел снова в газету. Повторяю, не так все просто с ним. Вам еще придется потрудиться над этим человеком, если говорить вполне откровенно. Не обижайтесь.

Крылова. Я не обижаюсь.

Брыкин. Швырнули меня год назад, как щенка, в эту газету: плыви! А какой у меня газетный опыт? Полгода в выездной комсомольской редакции во время о́но! А срамиться не хочу, вот и зарылся с головой, да так, что плохим другом оказался своему лучшему другу. Не оправдываюсь, просто говорю — как есть на сегодняшний день! А вы… Сколько раз думал зайти к вам и сказать: «Эх, рискните!»

Крылова. Не понимаю.

Брыкин. Прекрасно вы меня понимаете. Он ведь заранее готовеньким для семейной жизни все равно никогда не будет. Хоть еще пять лет ждите. Мать вашего покойного мужа, она-то уж, кажется, могла бы на Широкова волком смотреть, — а ведь нет, ведь даже она к нему лучше, чем вы, относится, если хотите знать.

Крылова (полусердито, полурастерянно). Не хочу я этого знать!

Брыкин. И напрасно! А ваш Димка? Это же слепым надо быть, чтобы не видеть, как он Широкова любит, как хвостом за ним ходит — на футбол, на водную станцию, да что там, на край света пойдет, если только его дядя Вася пальцем поманит! Орденские ленточки у него пересчитывает, на дворе перед ребятами им хвастает! Не принято о таких вещах у детей спрашивать, а спросить бы его — он бы вам подсказал, что делать! Мальчишке отец нужен, вот что я вам скажу! Да вы не смотрите на меня так! Во-первых, не боюсь, а во-вторых, не уговариваю, и повторяю: да, Широков нынешний, какой есть, — не сахар для семейной жизни. Но рискнули бы — и многое бы уже, наверное, переменилось! Четыре стены — плохие советчики. Человек лучше.

Крылова. Я тоже плохой советчик. Он, очевидно, считает меня за стену, а не за человека!

Брыкин. Да ну? Это на него не похоже.

Крылова. А то, что он вот сейчас едет вовсе не на рыбную ловлю, а по совету Черданского поедет в Обнорск на всякий случай собирать новые материалы против все того же Твердохлебова, как по-вашему, это на него похоже?

Брыкин. Не верю!

Крылова. Не верите, а это так!

Брыкин. Не верю, Вера Ивановна.

Крылова. К несчастью, я знаю это точно, совершенно точно.

Брыкин (упрямо). Все равно не верю!

Крылова. Если б вы поговорили с ним…

Брыкин. И говорить не буду. Не верю. (Внимательно посмотрев на Крылову, вдруг улыбнулся.) Напрасно меня испытываете, Вера Ивановна! Сознаюсь, я ему был плохим другом, но не настолько плохим, чтобы поверить подобной ереси!

Снаружи к окну подходит Таня Брыкина.

Таня. Верочка! Ты еще домой не идешь?

Крылова. Нет, Танюша, еще не могу.

Таня (заметив мужа). Ах, вот ты где, смотри, ревновать буду!

Брыкин. А сумеешь?

Таня. Не знаю, попробую. Особенно если ты через полчаса не придешь обедать.

Брыкин (взглянув на часы). Через час.

Таня. Вера, могу я на него раз в месяц поворчать? Или нет?

Брыкин. Ладно, ворчи!

Таня. Сколько же можно каждый день тебя ждать? А сегодня (показывая на авоську) я тебе помидоры купила, и копченого омуля купила, и еще кой-чего купила. В общем, чтоб через полчаса был — и все! Ну, как я ворчу, хорошо?

Брыкин (смеясь). Хорошо. Есть быть через полчаса. Только один вопрос к тебе. В сорок третьем году, что я в плен сдался, — тебе рассказывали?

Таня (удивленно). Рассказывали.

Брыкин. И ты поверила?

Таня. Нет, конечно! А чего ты спрашиваешь?

Брыкин. Так. К слову пришлось. До свидания, Вера Ивановна! (Тане.) Иди, скоро приду, может, даже еще по дороге догоню. (Выходит.)

Таня. До свидания, Верочка!

Крылова. До свидания. (Одна, помолчав.) Неужели я ошиблась, спутала, не поняла, напрасно подумала, что он способен… Ведь Брыкин же не верит, не верит! Господи, какое бы это было счастье!

Входит Черданский.

Черданский. Широкова нет?

Крылова. Он уже давно пошел к вам.

Черданский (пожав плечами). Пошел, но не дошел. (После мгновенного колебания.) А это, пожалуй, кстати, что случай свел нас с вами вдвоем.

Крылова. Не уверена.

Черданский. Один раз просто для разнообразия потерпите, помолчите и выслушайте меня, не перебивая. Хорошо?

Крылова. Хорошо.

Черданский. Не скрою от вас, ваше стремление заново начать копаться в деле