рот не прикрыв. Тут ему стоящий рядом мужчина сунул в рот жареный пирожок и еще подбородок кверху приподдал:

— Жуй!

Михаил пожевал и улыбнулся. Радушные люди в столице. Видят, что человек издалека, и накормят. Не то что везде.

Все вокруг сидели и стояли и улыбались. Некоторые, многие со скворечниками, держали в руках спеленатые веревками елки. Один дядя в лопоухой ушанке, сидел и держал на коленях раскрытую коробку. В ней играли бликами шары с пипками. Елочные игрушки. Дядя улыбался и говорил своей спутнице, наверное жене:

— Смотри какие!

Та брала один в руку, щупала, клала на место. Отвечала рассеянно:

— Да, да.

А через несколько станций у Михаила живот заболел. Невмоготу. Как острым кинжалом кто ворочает. И смотреть на людей с умилением он не может. Видит скворечники, глазки из дырочек. А другие люди, которые с нормальными лицами — те стоят и жуют жевательную резинку. Мерно и мощно челюстями, общество жует, остановив задумчивый взгляд. Вспомнился Михаилу хлев в родной Мотовиловке — там тоже так стояли, жевали. Под себя делали, хвост подняв. Поразила Михаила страшная мысль, а ну как здесь начнут тоже делать? Резь в животе усилилась, он стал пробираться к выходу. Приближалась станция.

Мужичок с квадратной бородкой, в шапке как та песочная паска, вылитый профессор, на ногу ему интеллигентно наступил, шаркнул и сказал прямо в лицо тяжким дыханием:

— Извини-подвинься!

И зло ударил в грудь, так что у Михаила все зашлось. Тут его вынесли, потому что двери открылись, и слышал он далеко, что по радио, кажется это радио, объявляют название станции и торопят скорее выходить и заходить. Толпа припечатала его к стене и начала размазывать. Так несет горная речка бревнышко, долбя его об камни возле берега. Михаил только руки растопырил, гладкие плиты стен хватал да кряхтел. Чуть не плакал. А рюкзак у него с одного плеча слетел, лямка порвалась.

Поток народу схлынул. Остались одинокие. Увидел скамейку возле стены, дошел, сел. Отпускать живот стало. Рюкзак на колени положил, термос вынул, стал колпак, похожий на снаряд, отвинчивать. Тут над Михаилом наклонился большой человек и сказал невнятно:

— Дай.

Растягивая «а». Михаил поднял глаза и увидал его, юродивого, большерукого, крупноголового, с липкими волосами. Золотов ему чаю в крышечку налил и протянул. Большой человек взял, выпил одним махом. Обратно сунул, снова:

— Дай.

И остатки чаю отдал Михаил. А потом сказал, вспомнив:

— А не скажешь, мил человек, как к главному министру попасть? У него наверное запись на прием. Или он примет и так? А, как думаешь? Мне бы еще по святым местам надо. Проводишь, мил человек? Как тебя звать?

— Я Прошка, — широко отрывая ротельник, ответил большой человек.

4

И пошли они по святым местам. Потому что Прошка не знал, где главный министр. Где-то в городе. Надо у других спросить. Может завтра. Завтра и погода хорошая. А значит у главного министра будет лучше настроение. Михаил с этим согласился.

Первым делом направились они в пещеры. Пещеры были вырыты в склоне горы многими иноками пятьсот лет назад. Приходили иноки к горе, брали лопаты и начинали рыть. Прогрызались до нутра горы. Холодно, сырость, ключи подземные бьют, а иноки роют и своды досками обкладывают, кельи себе рубят, да глиной обмазывают. Закопались, сокрылись от глаз мирских и усердно молились, пока их там не засыпало. Прошло много веков и снарядили ученую экспедицию искать те пещеры. По провалам в склоне холма нашли древние входы. И отрыли. Оказались пещеры пусты, как руки мошенника. Пришли другие иноки и сказали, что тех, прежних, бог к себе забрал. И назвали пещеры святыми. Что в них обитает святой дух и исцеляет всякого, кто туда приходит. Иноки встали на входе в пещеры и продавали там свечки, а огарки забирали на выходе. А еще брали они за вход, чтобы покупать новую глину и обмазывать пустые кельи. Это они называли противуоползневыми мерами.

Михаилу очень понравились пещеры. Ходил он по ним со свечкой и представлял, как в седую давность тут сидели монахи, почитывая коричневые книги, и сгибались в поклонах бесчисленное число раз. А Прошка за ним шел и все руками стены скреб. Сыпалась со стен не то земля, не то песок, а скорее всего глина. А пахло сырым цементом. А дышать было тяжко и сперто.

Когда наружу вышли, от солнышка сощурились. Выглянуло на минутку солнышко и снова за серыми тучами ненавистными исчезло, но многие в городе снова записались в оптимисты. Есть все-таки солнце! Только прячется. В связи с этим отменили приговор астроному, утверждавшему, что солнце существует. Он был автором двух книжек, по одной из которых учились дети. Его обвинили в клевете и хотели послать в ракете на Луну.

Потом Прошка и Михаил отправились к целебному источнику. История источника такова. В другой горе на склоне тек ручеек. Такой студеный, что у всякого, кто оттуда пил, от холода сводило зубы. Не иначе как ледник подземный таял.

Один раз испил из родника пришлый человек, родом из Ростова, шедший пеши тысячу верст в город Буй да через Кадуй, а попал во Бздов. У человека кила была на носу. Такая страшная, что все отворачивались или смотрели в ему пуп. А как водицы испил, так кила сразу отвалилась. И было пришлому человеку явление. Старец сребнобрадый с очами цвета василькового вышел из дупла дуба, у коренья которого ручей брал начало. Старец рек:

— Ключ сей исцеляющий. Приходите еще.

И затем повелел оставлять ему в дупло дары в знак уважения. Так и повелось. Приходили страждущие, покрытые язвами, хворями изъеденные, юродивые и увечные, ногиподогнувшие и ползущие, от проказы инеем голубые, от репы раздутые, в лохмотьях и богатом платье, и стар и млад, и трясучие и падучие, и с секретными болестями, и на мужеску силу квелые, и с ложкой в ухе, с кулаком в носу, кудрями в меду, и с волосьями в носу буйно поросшие. Костыли отбрасывали, лысые становились зрячими, низкие высокими. Так пошла молва о чуде.

Подошли Прошка и Михаил к горе возле реке. На гору промеж деревьев лестница положена. Узкая, с одними перилами сбоку. Поднялись. А там площадка, иконами заставленная, и труба из земли торчит, под кореньями. Над трубой дубовый пень. Вода тонкой цевкой журчит и в желоб стекает, а желоб под землю в решетку уходит. И люди здесь на площадке. Один в богатом костюме, пал на колени, голову в пол опустил, бормочет. И