Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это все мне?!
Через несколько минут пакеты валяются на полу его спальни, а я пытаюсь нанести ему на кожу розовый лосьон, пока Доминик въезжает новыми машинками мне в бедро. Набив живот, думаю о женщине, которая мне помогла, и жалею, что не поблагодарил ее как следует. Справившись с Домиником и намазав его лосьоном, тащу брата в постель и переношу свой небольшой телевизор в его комнату. Дом уже почти засыпает, когда окно внезапно распахивается и появляются растрепанные светлые волосы. Шон поднимает голову и улыбается, увидев, что мы расположились на кровати Доминика. Он залезает через окно, одетый в свою любимую футболку с Бэтменом и джинсы. После лазанья по деревьям его одежда покрыта грязью.
– Вы не идете в школу? – спрашивает он.
– Нет. Доминик заболел.
– Не похож он на больного. – Шон смотрит на нас и чешет руки, и в тот миг я подмечаю на его руках, лице и шее пузырьки. Открываю было рот, когда Дом вскакивает с кровати и показывает на него пальцем.
– Шон! Переносчик инфекции – это ты!
* * *
– Сэр? – доносится до меня незнакомый голос. – У вас семь пакетов. – Звук пробивающегося товара медленно возвращает в реальность, и я забираю у протягивающей руку женщины сдачу и чек. С ноющим ощущением в груди беру пакеты за ручки и выхожу из магазина к «Камаро» Дома.
Глава 4
Сесилия
Безучастно глядя через большое окно на парковку, отметаю мысль, что ищу хоть какой-то намек на «Камаро» и его появление. Бросив еще один взгляд на часы, сержусь, что лгу самой себе. Он подвез меня три часа назад. Я знаю, что он не передумал и вернется.
Он вернулся ради меня.
Он бросил свою жизнь ради меня.
Он снова убил ради меня.
– Да где ты сегодня витаешь, женщина? – спрашивает Марисса, подкравшись ко мне за стойкой.
– Просто… отвлеклась. – Понимаю, что, наверное, нужно предупредить ее, что или, вернее, кто к нам скоро нагрянет, но понятия не имею, замышляет ли Тобиас вторгнуться в мое рабочее пространство, как вторгся в мой дом и новую жизнь. Понятия не имею, замышляет ли он оставаться здесь инкогнито, как делал это в прошлом. Пока остается только гадать – особенно мне.
Марисса, пожалуй, единственная, кого могу считать здесь подругой, и я немало рассказала ей про Тобиаса, так что она понимает, почему я не интересуюсь мужчинами. Подробностями не делюсь, поскольку верить сейчас во что-то слишком поспешно. Тобиас может пропасть без вести так же быстро, как и появился.
Но в это я не верю вопреки стремлению придерживаться скептицизма.
Меня бесит, что я по большей части верю ему, верю в искренность его слов и поступков. Но если поверю ему, если приму его обещания близко к сердцу, останусь ли навеки в дурочках?
Пока так и есть. И не могу позволить ему это сделать. Он должен снова завоевать мое доверие независимо от чувств, которые к нему испытываю.
– Отвлеклась? Это точно! Ты уже десять минут натираешь держатель для салфеток.
– Что? Ох. – Осматриваю кафе, в котором царит тишина после утренней суеты. – Я тебе нужна?
– Нет, просто беспокоюсь. Ты ведешь себя странно после вчерашнего обращения президента. Хочешь, обсудим?
– Нет, все хорошо, честное слово. – Поворачиваюсь к ней и заставляю себя улыбнуться, а Марисса приподнимает бровь.
– Мы были не разлей вода с тех пор, как ты меня наняла. Думаешь, я не вижу, когда ты обманываешь?
– Ты права, извини. Кое-что случилось, и, если честно, пытаюсь привести мысли в порядок. Потом все объясню.
– Да, объяснишь, но это обождет, потому что он вернулся. – Она заговорщицки подмигивает.
– Что? – Опешив, оглядываюсь и, проследив за ее взглядом, вижу, как заходит мистер Красавчик. Через мгновение понимаю, что Марисса говорила о нем, и испытываю облегчение, которое быстро сменяется тревогой.
– Весь твой, подруга. И, если тебе интересно, сообщаю: не такие уж и вкусные у нас омлеты.
Одетый с иголочки, явно чтобы произвести впечатление, он садится на стул и обращает внимание на меня. Я же беру кофейник, выдергиваю из-под стойки оказавшуюся под рукой кружку, переворачиваю ее и наливаю кофе, избегая его любопытного взгляда.
– Доброе утро. Омлет по-ковбойски[15], без перца и сыра, верно?
– Меня чаще зовут Грегом, – отпускает он шутку. – Но да, пожалуйста.
Улыбаюсь ему в ответ, пробиваю чек и удираю на кухню, пресекая на корню любую возможность завязать разговор. За сегодня я и без того уже насыпала в солонку сахар, разбила три тарелки и в спешке врезалась в дверь своего кабинета.
Мерзавец.
Из-за нехватки сна усталость меня все же одолела – в основном потому, что я поедала глазами гребаного французского Адониса, который ночью в одних черных боксерах оккупировал половину моей двуспальной кровати. Он – опасное искушение, его профиль и мускулистое телосложение даже в полутьме могут вскружить голову. У него такая же потрясающая конституция, как и в те времена, когда мы были вместе. И сейчас, возможно, даже лучше. Его невероятная наружность, как всегда, сбивает с толку, предвещая сменить возмущение желанием. Пробудившись от сна, вынудившего изнывать от желания, я первым же делом испытала порыв притянуть Тобиаса в объятия и никогда не отпускать. О, как же я хотела к нему прикоснуться. Так сильно, что пришлось вылезти из своей же кровати и сбежать от него. От его пряно-цитрусового аромата. От близости, которая могла бы даровать утешение.
Потому что черта с два я облегчу ему задачу.
Тобиас хочет второй шанс, но у него была возможность вернуться ко мне не один год. В Трипл-Фоллс он отвергал меня при каждом удобном случае, требовал его отпустить. Намеренно выгнал меня из своего кабинета и своей жизни.
И он прав. Какими бы обоснованными ни были у него причины так поступить, сейчас для меня это лишь оправдания.
Я достойна большего.
Каким бы ослепительно красивым ни был Тобиас, я не отступлю от желаемого. И неважно, сколько раз на протяжении этих лет снилось, как он возвращается ко мне и говорит те слова, что я от него услышала. Из головы не выходит сказанное им вчера.
«Я не мог отвести взгляд».
Независимо от того, как много значат эти слова, я уже не подросток и не двадцатилетняя девушка, которой впервые доставил умопомрачительный оргазм красивый сладкоречивый мужчина. Я уже через это проходила, и доказательством служат залитая слезами подушка да запятнанная кровью одежда.