Первые войны балтийских славян с саксами и датчанами известны только в самых общих чертах. Они древнее всех исторических сказаний северной Европы. Саксы, у которых не было тех полуисторических, полумифических преданий или саг, которыми так богато скандинавское племя, сохранили одно лишь воспоминание, что им искони были враждебны балтийские славяне и воевали они с ними с древнейших времен.

Поначалу война между саксами и славянами в Нордалбингии, без сомнения, велась мелкая, пограничная, какая естественно происходить между враждебными народами, когда они еще живут в своей племенной независимости, без единства и государственной власти. Такая война (пример ее представлял в новое время Кавказ, до прибытия русских) не порождает великих, общих предприятий, но ведется беспрерывно, и, делая из каждого человека самостоятельного воина, необыкновенно способствует развитию личной доблести. Какое-то темное, можно бы даже сказать символическое, известие об этой древней борьбе славян с саксами сохранил Адам Бременский. Описывая восточную черту, разграничивающую Нордалбингию от Славянской земли, он, между прочим, указывает на маленькое озеро Агримесвидиль (теперь Штокзее, на запад от Плунского озера): «Агримесвидиль, говорит он, где и сражался Бурвидо в единоборстве с бойцом Славянским, и убил его, и камень на том месте положен на память». Эти слова как бы намекают на какое-то давнишнее предание о бое Славянина с Саксом; но ничего верного, разумеется, предположить нельзя[18].

На славянской стороне всю тяжесть борьбы в Нордалбингии приходилось тогда, по необходимости, нести племени пограничному, ваграм. Прочие ветви балтийских славян, не соприкасаясь непосредственно с саксами, могли, с тех пор как немцы были прогнаны с Балтийского поморья, оставаться более или менее в покое, и подвергались разве нападениями морских витязей из Дании. Было время, и о нем смутно помнит летописец, когда первым, самым воинственным народом на Балтийском поморье были вагры. Свое значение и свою силу они получили от беспрерывной войны с соседями: война их воспитала и укрепила; война породила у них, вместо племенной раздробленности, народное единство, какого требует постоянная оборона от неприятелей, и выдвинула между ними сильных князей. Тогда они возобладали и над всеми соседними славянскими племенами: князья вагров подчинили себе бодричей, кичан (ветвь лютичей), и даже распространили свою власть на ветви гораздо отдаленнейшие.

Когда это было и чем кончилось? Оно было очень давно, конечно после совершенного освобождения балтийских славян от немецких дружин, т. е. после V в., но и не позже VIII в.; ибо в VIII в. вагры уже не имели того значения, и соседние бодричи не только от них не зависели, но даже сами господствовали над ними. Когда произошел этот переворот, сломивший силу вагров и возвысивший бодричей? Было ли против вагров восстание и междоусобная война, в которой их низложили? Этого уже история не помнит. Едва ли обошлось без насилия: это тем вероятнее, что в VIII и IX вв. вагры совершенно исчезают, так что бодричи даже распоряжаются их землей, одни ведут войну в Нордалбингии и берут для себя страну покоренных на время саксов; о ваграх же нет и упоминания, и только в следующее время, мало-помалу, опять выступают они и получают между балтийскими племенами некоторое значение. Но никогда уже не могли вагры вернуть своей прежней власти и все примыкали к бодричам, как второстепенная ветвь, действуя с ними заодно и разделяя их судьбу.

Во всяком случае, возвышение вагров, их господство и падение важно в истории балтийских славян. Это было первое событие в их жизни с тех пор, как они сбросили с себя власть немцев и стали вполне независимы. Это была первая их попытка установить у себя единство и государственное устройство. Как у других славян, у чехов, у руси, так и у них, внешняя причина, война и нужда в обороне, породила стремление к государственной жизни. Подвергаясь наибольшей опасности от чужих народов, балтийские славяне ощутили такое стремление в самую раннюю пору; первая попытка их не удалась, и такова была вся их история, с самого начала до последнего времени: разрушение и неудачи.

О беспрерывных столкновениях балтийских славян с датчанами, какие бывали с древнейших времен, сохранилось много известий в сказаниях или сагах, которыми скандинавские народы увековечивали своих героев и их великие подвиги. Разумеется, эти поэтические предания не могут быть приняты за чистую историческую быль. К тому же еще, древние датские саги дошли до нас не в своем первоначальном, простом виде, а в латинском сочинении знаменитого стилиста XII в., Саксона Грамматика, переделанные на исторический лад, соединенные в одно целое и испещренные риторическими прикрасами. Рассказы саг тем более ненадежны, что не только искажают в происшествиях подробности, смешивают имена и местности, путают порядок и последовательность, но не дают даже верного общего очертания событий. Нет ничего одностороннее и пристрастнее народной памяти и народной поэзии: она рада помнить только то, что для народа приятно и лестно, и даже готова переделать жестокое поражение в блистательную победу; и из таких-то односторонних сказаний соткана вся древняя часть датской истории Саксона.

Но все же, очевидно, эти сказания не были чистой выдумкой народных поэтов или Саксона Грамматика: без сомнения, в них хранились какие-нибудь смутные воспоминания о действительных событиях самых отдаленных веков. Так, например, доказано, что даже приход Одина и Асов в Скандинавию, принявший в сагах совершенно образ мифа, имеет некоторое историческое основание и случился около II в. по Р. X.

Почти современником Одину выходит у Саксона князь славянский Скалк (так он его называет); когда еще жив был Балдер, знаменитый в скандинавской мифологии сын Одина, этот Скалк, по рассказу Саксона, воевал с морским королем, датчанином Гельгоном, который будто бы победил его на море и наложил дань на Славянскую землю.

О другой войне славян с датчанами, также в мифическое время, говорится у Саксона обстоятельнее: «Когда после смерти Датского Короля Готера, сильного властителя, Шведы и Корсь, платившие ему дань, освободились, то и Славяне решились отпасть от Датчан. Новый король Рорик собрал ратников своего государства, и, восхваляя перед ними дела предков, подстрекал их к соревнованию и мужеству. Славяне, зная, что не следует вести войну без предводителя, поставили себе короля, который дал бы единство их действиям. Выстроив на видном месте часть войска, они скрыли в засаде два отряда вооруженных людей. Но им не удалось обмануть противника, а, напротив, они попались сами. Сидевшие в засаде люди были окружены Датчанами и побиты. Товарищи их ничего не знали об их смерти. Они долго ждали сражения, и, наконец, один из них, соскучившись, вышел вперед, и, чтобы, покончить дело, предложил Датчанам поединок. То был жрец (или гадатель); он отличался ростом и стройностью тела. Условие поединка было (вот тут-то явно, что об этом деле пел народный датский певец: условие очевидно не равное): за победу – свобода от дани, которая прежде платилась Датчанам, за поражение – прежняя дань. Славянину навстречу выскочил юноша, храбрый, но не такой крепкий; с первого удара Славянин убил его. Велико было ликование на Славянской стороне, но условия, видно, не исполнили, и на другой день победитель опять явился с вызовом. Он был полон надежды, а Рорик – страха и смущения: он замечал, что Славяне смотрели уже с презрением на тех, кому прежде повиновались, и что между Датчанами не находилось равного Славянскому бойцу. Наконец, выступил Уббо, сильный и мышцами, и знанием чар. На берегу, в виду Короля, который сидел на корабле, отмерили поприще; стена зрителей его окружила; при глухом гуле голосов, при страстном внимании толпы, двинулись бойцы в рукопашный бой, сильные оба, нанесли друг другу смертельные удары и тут же оба пали мертвые. Это побудило Славян, – так оканчивается предание, – примириться с Рориком и согласиться на прежнюю дань».