можно считать источником, тем более источником вдохновения. Филологи любят слова, это правда, но они все-таки способны увидеть разницу между словом и предметом, который оно обозначает.

Во всяком случае, источником вдохновения не могло стать слово само по себе. Как мы помним, Толкин живо интересовался словами, именами собственными и их этимологией; о некоторых из них он знал больше, чем кто-либо из ныне живущих (см. стр. 128–133 и 166–172). Эта мысль наводит на чуть более конструктивную теорию о том, откуда взялось название «хоббит»: оно созвучно английскому rabbit (кролик) и, возможно, между ними есть какая-то связь. Шестнадцатого января 1938 года, вскоре после того, как «Хоббит» вышел в свет, в газете «Обсервер» было опубликовано письмо неназванного автора, в котором совершенно неубедительно проводилась связь между хоббитами и другими настоящими и вымышленными пушистыми существами. В своем ответном письме (оно не предназначалось для публикации, но в «Обсервере» его все-таки напечатали) Толкин добродушно опроверг эти предположения, отрицая как мохнатость хоббитов, так и их связь с кроликами:

мой хоббит… вовсе он не покрыт шерстью, — вот только ступни мохнатые. И на кролика ничуточки не похож. <…> Обзывать его «мерззким крольчишкой» мог только вульгарный тролль, точно так же, как эпитет «крысеныш» подсказан гномьей злобой (см. «Письма», № 25).

Впрочем, приходится отметить, что так делали не только тролли. Орел, который несет на себе Бильбо в главе 7, говорит ему: «Что ты трусишь, как кролик? Хотя ты и впрямь смахиваешь на кролика». В предыдущей главе Бильбо принялся «размышлять… скоро ли он попадет вместо кролика орлам на ужин», а ближе к концу пребывания в гостях у Беорна тот приподнимает хоббита за шиворот, неуважительно тычет в живот и отмечает: «Кролик-то наш, похоже, отъелся на булке с медом». В главе 17 Торин трясет его «словно кролика». Так что мнение о сходстве хоббитов с кроликами, как мы видим, широко распространено среди тех, кому довелось с ними встречаться. При этом можно понять, почему Толкин так рьяно отрицал наличие связи между этими существами. Он не хотел, чтобы хоббитов, в частности Бильбо, равняли с кроликами или тем паче с «котиками», как называет их сам Бильбо, — маленькими безобидными пушистиками, безнадежно застрявшими в амплуа любимцев детворы. Возможно, слово rabbit интересовало Толкина с профессиональной точки зрения и было каким-то образом связано с отношением между хоббитами и другими народами Средиземья (причины такого заключения мы рассмотрим позже). Но что бы о них ни говорилось, хоббитам надо было позволить остаться людьми: не духами и не животными, а людьми.

Что же они за люди? Вполне ожидаемо, многое можно узнать из тщательного и на удивление полного намеков описания Бильбо на первых страницах книги. «Хоббит» начинается с того самого предложения, всплывшего из подсознания в момент вдохновения: «Жил-был в норе под землей хоббит». Впрочем, нам тут же сообщают, что эта фраза сама по себе может создать совершенно неверное впечатление. В земляных норах обычно обитают разные зверьки — кролики, кроты, змеи, суслики, барсуки, — а само слово «нора» отнюдь не ассоциируется с комфортным жилищем. «Это мой-то дворец вы называете мерзкой норой! — негодует Торин ближе к концу книги, в главе 13. — Погодите, вот ужо его приберут, почистят и отделают заново!» Но норка Бильбо не нуждается ни в генеральной уборке, ни в отделке. Описание продолжается ритмичной фразой, твердо опровергающей все представления, которые могли возникнуть после прочтения первого предложения:

не в какой-то там мерзкой грязной сырой норе, где со всех сторон торчат хвосты червей и противно пахнет плесенью, но и не в сухой песчаной голой норе, где не на что сесть и нечего съесть. Нет, нора была хоббичья, а значит — благоустроенная.

На самом деле, если не считать того, что обиталище хоббита находится под землей (и того, что в нем нет слуг), оно во всех отношениях напоминает дом Викторианской эпохи, принадлежащий кому-нибудь из верхушки среднего класса, каких было много в юношеские годы Толкина, на исходе XIX века: с множеством кабинетов, гостиных, погребов, кладовых, гардеробных и так далее.

Таким образом, определить общественное положение Бильбо и даже время, в которое он жил, совсем несложно. Если в распоряжении читателя имеется только начало книги, то по косвенным признакам можно понять, что действие происходит уже после открытия Америки, потому что Бильбо курит трубку, а сама книга завершается словом «табакерка» (по данным Оксфордского словаря, слово «табак» было зафиксировано в английском языке только в 1588 году). Можно определить эпоху еще точнее: в надежде избавиться от Гэндальфа Бильбо начинает читать «утреннюю почту», которую привык получать каждый день спозаранку. Это значит, что почтовая служба уже вовсю функционирует, а в Англии знакомая нам система была создана в 1837 году. Еще более опосредованно можно заключить, что в описываемую эпоху существует уже и железная дорога: когда у Бильбо сдают нервы, он вопит «точно свисток паровоза, вылетевшего из туннеля» (правда, это выражение автора, а не самого героя). Первая грузопассажирская железная дорога на паровой тяге открылась в Англии в 1825 году, первый туннель был построен пять лет спустя.

И, разумеется, все наши умопостроения оказываются совершенно неверными, поскольку нам прямо сообщают, что дело было «в те далекие времена, когда в мире было гораздо меньше шума и больше зелени». Впрочем, Толкин не забыл ничего из вышеизложенного и впоследствии приложил много усилий, чтобы объяснить или сгладить несоответствия. Однако дело в том, что в древнем мире Средиземья хоббиты являются и всегда остаются анахронизмом. Это и есть их основная функция — можно заметить, что за счет этого анахронизма решается задача, которая часто встает перед авторами исторических романов и к которой они иногда подходят аналогичным образом. Перенося действие в отдаленное время, автор может обнаружить, что между той эпохой и современными представлениями читателей существует слишком большой разрыв, который не так просто преодолеть. И поэтому в историческую эпоху вводится персонаж, чье мировоззрение и отношение по сути соответствуют современным, чтобы сориентировать читателя, помочь ему почувствовать, каково это — жить в то время.

Очевидным примером служит серия романов С. С. Форестера об офицере Хорнблоуэре, которая начала публиковаться ровно в то же время, что и «Хоббит». Те, кто с ними знаком, наверняка помнят, что норму для эпохи Нельсона олицетворяет твердолобый и бессердечный Буш, которому резко противопоставляется более интеллигентный и чувствительный Хорнблоуэр с его ужасом перед поркой, верой в пользу обливаний холодной водой и соблюдения чистоты и опасно демократическими взглядами — стоящий гораздо ближе к человеку ХХ века.