Хотя Бурдьё и пытался дистанцироваться от таких теорий, в том числе и концепции Веблена, он следует все-таки той же самой модели. Бурдьё утверждает, что первично движущей силой в символическом потреблении является не имитация более низкими социальными слоями высших, а, скорее, попытка высших слоев отличить себя от более низких103. Бурдьё описывает, каким образом приобретение эстетического объекта – идет ли речь о живописи или о моде в одежде – приводит к тому, что этот объект преобразуется «в овеществленное отрицание со стороны всех тех, кто недостоин обладать им, поскольку они лишены тех материальных или символических средств, которые необходимы для его присвоения»104. Для Бурдьё вкус – в своей основе негативная категория, понятие, функционирующее на уровне отрицания и исключения. Бурдьё утверждает, что так называемый «чистый вкус» характеризуется «отвращением, являющимся его главным принципом»105. Когда вкус должен быть мотивирован, это происходит через отрицание другого вкуса. Определение «хорошего» вкуса происходит через отбрасывание «плохого». Бурдьё описывает вкус как «социальное умение ориентироваться на местности»106. Это ощущение направляет нас в социальном пространстве, однако оно же ставит нас в этом пространстве на определенное место.

В данном случае позиция Бурдьё в значительной степени совпадает с концепциями Веблена и Зиммеля, которые определяли моду как изобретение высшего класса, нацеленное на установление различий между слоями общества107. Бурдьё утверждает, что предпринятый им анализ вкуса не имеет ничего общего с теорией Веблена, поскольку у Веблена субъект должен искать различия умышленно, в то время как у Бурдьё это происходит в основном на подсознательном уровне108. Однако это отличие едва ли столь значительно, как утверждает Бурдьё. Веблен считает, что субъект обычно не желает руководствоваться принципом расточительного потребления как основным мотивом109, однако необходимо добавить, что он часто высказывается таким образом, как будто расточительное потребление как раз и должно быть сознательным намерением110. Несмотря на это, модель рассеивания, придуманная Бурдьё, в значительной мере совпадает с теорией Веблена: по мере того как одежда высшего класса имитируется более низкими слоями общества, она теряет свою исключительность и заменяется новой модой, выступающей в качестве классового определителя. Поэтому движущей силой в развитии моды является высшее сословие, в то время как более низкие социальные слои пассивно копируют и перенимают моду первого, чтобы отождествлять себя с этим сословием. Средний класс в этом случае выступает как промежуточное звено. Он тянется вверх и тянет за собой более низкие социальные слои, от которых пытается отличаться111.

Подход Бурдьё в значительной мере отличается от теории Веблена. Для последнего во главе угла стоит экономический капитал, определяющий все остальное. «Символический» капитал важен только как доказательство наличия экономического капитала. Бурдьё так не считает, для него экономический капитал является одним из частных проявлений символического капитала112. Ему приходится утверждать это ещё и для того, чтобы объяснить факт существования художников, не имеющих экономического капитала и при этом не пытающихся перевести свой культурный капитал в экономический, то есть художников, полностью дистанцирующихся от меркантильного интереса113. Чем тогда можно объяснить подобное поведение, если определяющим в конце концов является экономический капитал? В этом случае Бурдьё либо вообще не смог бы объяснить этот тип вкуса и эстетического производства, либо ему пришлось бы ввести понятие особого типа вкуса, требующего отдельного объяснения, что равнозначно введению своего рода «внутренне присущего вкуса», а именно это понятие он стремится отвергнуть. Но, предположив, что экономический капитал представляет собой всего лишь один из видов символического капитала, он мог объяснить и те случаи, когда не возникало экономической прибыли и к ее получению даже не было стремлений. Другими словами, в противоположность Веблену, «хороший» вкус у Бурдьё дает доход, когда выражает благосостояние, которое является индикатором не столько экономического богатства, сколько культурного. Как указывает Бурдьё, все формы капитала подвержены инфляции. Отличительная ценность объекта непрерывно снижается, поскольку постоянно все большее количество людей становятся его обладателями. Весь капитал относительно определен в том смысле, что ценность предмета, которым обладает определенное лицо, зависит от того, чем обладают другие. Для того чтобы предмет мог приобрести высокую ценность, необходимо, чтобы другие им не обладали. Что-либо становится ценным, только если его не хватает. Поэтому так важно установить различия. Можно сказать, что суть различия проявляется в создании дефицита с целью исключения других, и только для этого, субъект сам может приобрести ценности, имеющие символическое значение.

Вкус характеризуется социальными моделями, которые Бурдьё называет «габитус». Это «система облеченных в телесную форму схем, которые, будучи созданными в течение коллективной истории, приобретены на протяжении истории индивидуальной и функционируют в практической форме и для практической цели»114. Габитус является связующим звеном между социальной сферой и человеческим телом: «Всякому классу соответствует свой вид габитуса (или вид вкуса), который происходит от социальной обусловленности, связанной с соответствующими условиями. И через различные формы габитуса и их способности порождать свойства достигается соответствие систематизированной целостности товаров и качеств, которые связаны между собой стилистической общностью»115. По Бурдьё, габитус приводит к «систематическому выбору в сфере деятельности (где выбор, обычно рассматриваемый как эстетический, представляет собой определенную величину)»116. Эта закономерность проявляется в таких социальных различиях, как классовое, половое, различие между городом и окраиной, степень образованности и т.д. Вкус – это часть той конструкции, которую формирует сам субъект и его окружение. Он является значительной частью того, каким образом обладатель определенного вкуса воспринимается другими людьми, судящими о вкусе. Бурдьё пишет: «Вкус классифицирует, и вкус классифицирует того, кто классифицирует: субъекты отличаются друг от друга тем, каким образом они различают прекрасное и отвратительное, изысканное и обыденное или вульгарное, и через эти различия выражается или проявляется то положение, которое субъекты занимают в объективной классификации»117. В анализе Бурдьё решающим является существование объективных социальных отношений, т.е. социальных отношений, которые реальны, хотя субъекты в сфере поступков сами едва ли признают их существование. Речь идет о социальных структурах, которые являются определяющими для индивидуальных поступков и предпочтений, при том что сами индивиды не осознают их. То, что Бурдьё обозначает как габитус, заставляет нас поверить, что мы сами избрали условия, которые в реальности нам навязаны. Свободный выбор в реальности достаточно четко отражает объективную классовую принадлежность. Предположительно автономный вкус, таким образом, по мнению Бурдьё, совершенно иной, чем автономный. В первую очередь он рассматривает его как продукт и индикатор классовой принадлежности: «Социально признанной иерархии видов искусства – а внутри этих видов иерархии жанров, школ и эпох – соответствует социальная иерархия потребителей. Именно поэтому вкус является особенно хорошим показателем для «класса». Различные способы приобретения вкуса далее трансформируются в способы использования приобретенного»118.