– Если мы останемся, проблемы не решатся сами собой, – сказал Даниэль. – Разве ты не понимаешь? Мы в опасности.

Я вдруг понял, что сторонники Даниэля решились на рискованный уход лишь для того, чтобы быть с ним рядом: они готовы последовать за ним куда угодно.

– Возможно. Но у нас надежная крыша над головой, все удобства…

Даниэль перебил Тома:

– Ничего не изменится, если мы останемся ждать более удобного времени или появления еще кого–то. По крайней мере, в лучшую сторону. – Он не забывал, что вокруг люди: они сидят, стоят, перешептываются и – слушают его. – Мы и так слишком задержались здесь.

– Я более оптимистично смотрю на ситуацию.

Даниэль мотнул головой. Все присутствующие прекрасно понимали, что имеет в виду Том, но пока не решается высказать: тем, кто хочет, ничего не мешает убираться восвояси, а тем, кто решил остаться, – продолжать жить здесь.

Если бы здесь присутствовал Боб, то он бы стоял в углу и снимал все на камеру. Интересно, что он собирается делать с многочасовыми кинохрониками, записанными на десятках карт памяти, которые он утащил из супермаркета электроники? Смонтирует динамичный фильм, этап за этапом показывающий, как все было? Или лучше не трогать отснятый материал: пусть прольется на экраны потоком сознания, запечатлевшим реальность, вернее, гиперреальность, участниками и творцами которой мы стали? Интересно, как будет выглядеть мир через объектив камеры?

– Нам некого и нечего ждать, кроме самих себя. Силы действовать каждый способен найти в себе самом, – говорил Даниэль. – Источник перемен, которые мы ждем, внутри нас. Помни об этом. Я согласен, по–настоящему согласен с тобой, Томас. Мне бы очень хотелось, чтобы все пришли к мирному решению, только вряд ли у нас получится, поэтому делай, что считаешь нужным. Я не мешаю тебе остаться.

– Ты мешаешь другим!

– Мы все имеем право выбора, – возразил Даниэль. – Любая религия мира так или иначе призывает …

– Не надо проповедей!

– Любить, сострадать и прощать – в обычной жизни, каждый день, каждое мгновение. Ты же понимаешь, что эти люди пришли сюда, к нам, что постоянно приходят новые…

– Ты мешаешь ей! – прокричал Том, и голос его прогремел раскатом ружейного выстрела. Я взглянул на ту, которая стала причиной столь сильного всплеска ярости.

Одри, жена Тома и мачеха Пейдж, хотела повсюду следовать за проповедником. Она выглядела очень расстроенной: знала, что двое мужчин ругаются, но не слышала их. Она поняла, что они ругаются из–за нее, потому что почти все присутствующие вдруг повернулись к ней, в том числе и Том с Даниэлем. Наверное, Тому было сильно не по душе, что жена взять сторону Даниэля.

Конечно, проповедник умел говорить и умел убеждать, но не только эти качества привлекали Одри: она, как никто другой, видела в нем то, что нельзя выразить при помощи слов. Точнее, чувствовала. Может, ей было открыто даже больше, гораздо больше, чем мне. Интересно, как бы Калеб прокомментировал этот «поединок» двух лидеров? Хотя тут, пожалуй, больше пригодится опыт Рейчел, ведь ситуация будто списана с животного мира: два буйвола сцепились рогами и выясняют, кто сильнее.

– Иди ты к черту, святоша! Иди к черту со всей свой гребаной религией.

– Том, я сожалею, что ты…

– Не смей меня жалеть!

– Том, тише! Ты перебудишь детей.

– Не указывай мне! Сукин сын!

– Том, ты…

Закричала женщина – дико, надрывно: так кричат, когда жизнь висит на волоске. Не дай бог услышать такой крик.

Бух! Даниэль упал на пол. В комнате все смолкло, кроме звуков борьбы и сопения двух мужчин, затем раздались удары по телу. Зрители пораженно молчали, будто пытаясь понять, что происходит и стоит ли вмешиваться.

Я стал проталкиваться к дерущимся через плотную толпу, и внезапно тишина прекратилась. Тридцать человек разом ожили: кто–то заплакал, кто–то ойкнул, кто–то вскрикнул.

Том сидел на поваленном Даниэле и со всей силы лупил его кулаками по лицу. Голова лежащего на спине проповедника билась об кафель со страшным звонким звуком. Казалось, череп вот–вот расколется, точно кокосовый орех. Лицо опухало, превращаясь в кровавое месиво.

– Вставай! Борись! – крикнул я Даниэлю, которому удалось высвободиться и перекатиться на бок. Он поднялся, но на ногах стоял нетвердо, шатался. Вместо лица у него была бесформенная кроваво–синяя маска.

– Ты…

Очередной безжалостный удар не дал Даниэлю договорить. Том снова бросился на него, и в этот момент я вцепился нападавшему в спину, схватил его за локти, но хирург легко сбросил меня и снова повалил свою жертву на пол. Он вкладывал в удары всю силу и злость: пластический хирург, посвятивший жизнь тому, чтобы делать людей красивыми, превращал лицо человека в кусок кровавого мяса и одновременно калечил свой главный инструмент – руки. Жестокость стерла границы между прошлым, настоящим и будущим.

Наверное, Том винил посланника Бога в том, что стало с его женой, с городом, со страной, с миром…

– Как же Бог допустил такое, а? Где же твой Бог? – выкрикивал Том.

Если не вмешаться, он убьет Даниэля – осознание этого пришло внезапно.

За плечи я оттащил Тома от избитого: просунул руки ему подмышки и резко дернул на себя, чтобы стянуть на пол. Я всем весом навалился на него, мешая подняться. Том не унимался: он видел перед собой единственного врага и яростно боролся, изворачиваясь и пытаясь вновь ударить его.

Справа раздался крик, переходящий в визг:

– Не–е–ет!

Кричала Одри.

В дверях стояла Пейдж. Она смотрела на нас, не решаясь ни шагнуть в столовую, ни убежать обратно. В руке она держала мой пистолет. Заряженный. Я толкнул Тома, и он отвалился на спину, оставшись лежать с широко раскрытыми глазами.

Пейдж вскинула пистолет и выстрелила в потолок.

Все замерли, застыли. От звука выстрела у меня внутри будто что–то оборвалось.

Том пустыми глазам смотрел вокруг. Он не понимал, где находится, и что с ним.

Вокруг головы Даниэля натекла лужа крови. Наверное, именно так будет выглядеть человек, если вставить ему в рот пистолет и нажать курок.

В спальне заплакал ребенок. И люди вышли из оцепенения. Кто–то зарыдал, некоторых тошнило прямо на пол, несколько человек выбежали из комнаты.

Я слез с Тома, подошел к Пейдж и сказал:

– Все закончилось. Помоги Даниэлю.

Она молча взяла меня за руку. Я взглянул на нее и увидел мертвые глаза Анны, две безжизненные стекляшки на лице девушки, лежащей на полу вагона, превратившегося в бойню. Но Пейдж и Анна были совсем не похожи. Я вспомнил калифорнийский загар и светлые, выгоревшие на солнце волосы первой и иссиня–черные, блестящие волосы второй – дань индийской крови. Я моргнул, чтобы вернуться в реальность, и забрал у Пейдж протянутый пистолет.