— Вот Женя Котов, — Эллочка вспомнила известного телеведущего, — он же всю их редакцию измучил, ни одну юбку не пропустил.

— И М***? — Шумова заинтересованно приподнялась на локте, называя фамилию знаменитой журналистки.

— Да, и ее, — уверенно продолжала просвещать нас Эллочка. — Хотя как он с ней?! Разве по пьянке, я ее вблизи видела — без грима, такая страшила! Нос огромный, набок. Вы заметили, ее ведь никогда в профиль не показывают.

Мы полежали, погрелись.

— А я бы не прочь с Котовым, — неожиданно громко вернулась к теме Шумова, — такой мужчина…Раины размышления прервал жеребячий хохот откуда-то сбоку.

— Кто это? — наморщила хорошенький носик Эллочка, выглядывая из нашей загородки.

— Женя Котов! — заулюлюкали двое соотечественников, уходя по пляжу.

— Господи, нигде от родины покоя нет, поговорить не дадут, — проворчала Рая, нанося на длинные ноги масло для загара. — Девочки, может, закусим?

Но есть не хотелось. Ничего не хотелось. Что-то плавилось в моей голове под белой панамкой, чувство не чувство, вина не вина. Что-то вспоминалось и тонуло в тепле, в праздности. Я думала о том, кого я люблю, и о том, зачем я здесь. И хотя я ничуть не мечтала ни о Котове, ни о ком другом, хотя я не совершала ничего предосудительного, а просто лежала на турецком берегу с Раей и Эллочкой, мне почему-то было не по себе. Я молчала, томилась. Жизнь моя, да и, наверное, многих, похожа на море — видишь лишь поверхность — штормовые барашки или гладь штиля, а в глубине — тайны, потемки. Но там и есть вся суть и вся сила. И вот теперь я чувствую себя вдали от своего моря и своей стихии. Грустно как от потери.

— А хотите, я расскажу о самой безумной любви в своей жизни? — неведомым образом уловив мое состояние, предложила Эллочка. — Только, чур, не смеяться!

Мы умостились как можно удобнее на жестких лежаках и приготовились слушать.

— …Я говорила раньше, — начала рассказ Эллочка, — о своей семье. Папа у меня дипломат, мама, соответственно, жена дипломата. Работали они в удачных странах — Египте, Австрии, Финляндии — и для единственной дочери ничего не жалели. Когда я ребенком появлялась в нашем московском дворе с какой-нибудь диковинной игрушкой — с говорящей куклой в мой рост, или с почти настоящей прыгающей обезьянкой, или с розовой собачкой на золотом поводке — среди несчастных детишек начиналось ужасное уныние. Ребятишки были готовы на любое унижение, лишь бы на мгновение прикоснуться к заморским чудесам. Я, к счастью, выросла свободной от унижений в детстве, что, впрочем, ничуть не спасло от них в молодости.

Замуж выскочила еще в университете за симпатягу-однокурсника, по неистовой, испепеляющей страсти, которая казалась мне не только единственной, но и последней в жизни. Мальчик, конечно, оказался глуп, инфантилен и подл — нашему сыну скоро шестнадцать, деньги нужны как никогда, а папаше до ребенка и дела нет. (Игорек мой — редкий красавчик, я обязательно его вам покажу, когда вернемся.) Развелась через год. Родители повздыхали, купили мне однокомнатную квартиру в кооперативе и укатили за рубежи добывать довольствие. Я, правда, тогда уже много работала на радио, даже в прямом эфире. Но жить на одну зарплату, как вы понимаете, было в нашем кругу не принято.

Конечно, я искала счастья в личной жизни, и мужик на меня клевал, — Эллочка кокетливо повела золотистыми ладными плечами и извиняюще улыбнулась. — Вот вы говорите, — она неожиданно вернулась к нашему вчерашнему разговору, — что я потребительски отношусь к мужчинам. Но что в этом плохого?! Девочки, за каждую женскую улыбку, за любой знак внимания, не говоря уж об отношениях более глубоких, мужчина должен платить! Да-да!

И не просто незримыми чувствами в душе или цветастыми словесами, а конкретными материальными вливаниями. Мужчина — это действие, поступок. Это, образно говоря, сталь, которую ежедневно надо закалять. Мы развращаем мужиков своим бескорыстием, они теряют отличительные видовые качества. Когда я стала вчера этого толстого турка бомбить, так вы сразу замахали на меня — брось! Мол, у него две жены, детей много, жизнь тяжелая. Меня это ничуть не волнует: если взялся волочиться за белой женщиной, то будь добр, раскошеливайся. А если нет средств, то сиди при своих турчанках и интересах!

— Эллочка, но ведь ты подаешь ему надежду, — мягко укорила Рая, — человек может потерять терпение!

— Никакие это не надежды, а обыкновенные отношения полов, которые всегда игра, — объяснила рассказчица. — Везде есть победители и побежденные, кто кого, ничего не поделаешь.

— Неужели и в любви так? — подивилась я Эллочкиным рассуждениям.

— Любовь… — она выговорила это слово по-дикторски четко, чуть театрально и вздохнула, поправив на небольшой груди полоску купальника. — Я лежала сегодня, думала и вдруг поняла, что о прошлом моем безумстве теперь можно рассказать. Все случившееся даже смешно. Лет…надцать назад я улетела отдыхать в Дагомыс, Игорек был совсем малышом, и я оставляла его на няню и на хорошего парня Вову, спортсмена-штангиста, последнее мое увлечение. Вова был добродушно-беспомощным, груда мускулов, глаза собачьи. Скучен до невозможности, но Игорек его любил, иногда мне кажется, что он до сих пор Вовку помнит, хотя этого никак не может быть. Перед отъездом штангист красил мне ногти на ногах, у него движения очень точные, четкие, даже удивительно, как у такой громады все бережно получается. Вовка стоял на коленях, в одной руке кисточка, в другой — склянка с лаком, поднял на меня глаза, спросил: «Хорошо?» — и в ту же секунду я поняла, что непременно изменю ему в Дагомысе, что я просто обязана восстать против этой тупой преданности и покорности. И он что-то уловил, потемнел, совсем стих и все Игорька жалел, гладил по голове. В тот момент мне Вовку стало жаль, но в душе зрело и другое чувство, мстительное — во чтобы то ни стало заставить его страдать, мучиться. Мне вдруг захотелось, чтобы он заорал, или ударил меня, или просто плюнул. Все войны на свете случаются не потому, что люди не могут удержать мира, а потому, что им надоедает лицемерие.

Но ненависть моя — как облачко — появилась и пропала. А Дагомыс затянуло тучами, шли дожди. От скуки я часто ходила на переговорный пункт — звонила Игорьку, штангисту. Здесь я и встретилась с Юрой. Телефонные кабинки у нас были расположены напротив друг друга. Юра кричал жене, что доехал и заселился нормально, я орала Вовке, что у меня все отлично и что я очень по нему скучаю. Мы одновременно закончили разговор, вместе, светски беседуя, двинулись по каменистой дорожке к пансионату. С самого первого взгляда, с самых первых, внешне дежурных, фраз: — «Не повезло с погодой…» — «Да, сезон на сезон не приходится…» — меня охватило волнующее, сладкое предчувствие греха, азарта; на море собирался шторм, небо ходило волнами, и мне казалось, что настоящая, трагическая любовь моей жизни настала. Я мнила себя «дамой с собачкой», не хватало только длинного платья и шляпки. Мы поднимались вверх, к белым жилым корпусам, а я тайно радовалась своему падению, потому что безошибочно знала — мы скоро будем вместе, будем любить друг друга развратно, свободно и открыто. Я чувствовала себя непобедимой, единственной женщиной и в то же время испытывала жуткую, подчиненную тягу к его телу, к холеным рукам, к волевому, намеренно небритому подбородку. Мы шли все медленнее, мне было жарко, но я точно знала, что была возбуждающе бледна и что партнера моего нужно немного придержать на поводке, чтобы он был злее, жестче и надежнее. Но он, как выяснилось, тоже был не промах…