поставили. Не только контрабандистов ловить, тут, понимаешь, политический вопрос, контра не дремлет.

Сомов после службы вёл себя как обычно. Сперва заглянул в шалман на Мирожской набережной, купил копчёных снетков, солёный крендель и кружку пива, пил не торопясь, блаженно причмокивая губами. Потом заказал чекушку водки, вылил в опустевшую кружку и втянул залпом, глаза тылового труженика чуть осоловели, когда он встал, видно было, что и ноги немного заплетаются.

— Как его с четвертинки повело, — сказал молодой агент пожилому. Они сидели в чайной напротив. — Ну что, Казимир Фадеевич, теперь моя очередь?

— Иди, Саня, а я вот котлеты доем, — Юткевичу было уже под шестьдесят, он жил бобылём в оставленной ему революционным правительством комнате, готовил себе еду на примусе в общей кухне на семнадцать жильцов, и старался делать это как можно реже. — Потом ещё чаю возьму, здесь отличный заваривают, на смородиновых почках, да расстегая кусок. А ты не торопись, не беги, примелькались уже, если он тебя запомнил, то срисует в момент. Как я тебе показывал, подальше держись, и не дай понять, что следишь.

— Не волнуйся, я науку быстро понимаю, — Прохоров поднялся, подхватил газету.

— Куда! — остановил его пожилой агент. — С ума сошёл? Ты ж в Усановку пойдёшь, и что, с газетой «Ленинградская правда» в руках?

— А что тут такого?

— Сразу поймут, что ты пришлый. Мы же с тобой говорили, пять семей выписывают «Псковский пахарь», и трое — сельхозлисток. А ты с «Правдой» попрёшься, которую они только в читальне и могли видеть, если бы вдруг туда забрели. Нет, Ваня, газетку оставь, я её почитаю, так и быть, а ты как есть иди. Смотри, видишь как ногами колесит? Как через Мирожку переберёшься, вперёд иди, и оттуда следи, тогда не заметит, до дома доведи, и назад, смеркается уже скоро. Понял?

— Да, — чуть надулся Прохоров. Эти нравоучения он слушал каждый день, и всё никак не мог к ним привыкнуть. Часто Юткевич сам противоречил себе, но ошибок своих признавать не любил.

— Ну так чего встал столбом.

Подозреваемый хоть и выделывал кренделя, но шагал быстро, от набережной до Усановки путь был меньше двух километров, и проделали его агент и предполагаемый бандит за полчаса. Прохоров прошёл Усановку насквозь, залез на раскидистый дуб, дождался, пока Сомов зайдёт в свою избу, посидел ещё полчаса, а потом спустился и пошёл к железнодорожному мосту. Солнце ещё светило, но совсем слабо и из-под горизонта, до сумерек оставались считанные минуты. Агент дошёл до моста Рижской железной дороги аккурат к литерному поезду, идущему в сторону Изборска, забрался на прохожую часть, и не торопясь направился в сторону Алексеевской слободы. Ограждение моста было арочным, из стальных конструкций, покрытие прохожей части — деревянным, доски поскрипывали, металлические фермы гудели, Великая внизу почти очистилась ото льда. Прохоров засмотрелся на тёмную воду, шагнул в сторону, пропуская высокого немолодого человека в полушубке, с рваным шрамом на щеке, нащупал в кармане револьвер — мало ли кто в такое время шастает, до охранной будки оставалось не больше двадцати метров. Прохожий торопился, но возле будки притормозил, раскурил папиросу, Прохоров прошёл мимо него, отметив, что часовой ворон считает, спустился к вокзалу, и там дождался трамвая.

Прохожий остался стоять на месте, дождался, когда на другом конце моста появится ещё один человек, раскурил вторую папиросу, выпустил облако дыма вместе с паром.

— Погодка студёная стоит, — просто чтобы не молчать, сказал он часовому.

Тот кивнул, следя за незнакомцем, второго человека, который быстро прошёл мимо них, он рассмотреть не успел. Прохожий со шрамом затушил папиросу, аккуратно придавил окурок ногой, вдохнул холодный весенний воздух, и не торопясь направился в ту же сторону, что и Прохоров, но, спустившись с моста, снова остановился.

— Вылезай, — сказал он будто в пустоту.

Из-за столба появился Сомов.

— Легавый ушёл?

— Нет, на столбе сидит, интересуется, — усмехнулся человек со шрамом. — К транваю он утопал. Хозяин хочет тебя видеть, вдруг у тебя новости есть.

— Срочных нет, я бы сообщил, — сказал Митрич. — Но раз распорядился, ты, Фома, меня веди. Коли не лень.

— Работа у нас такая, — Фома вздохнул. — Лады, почапали.

Они дошли до перекрёстка Вокзальной и Пановой улиц, там посреди сквера стояло двухэтажное каменное здание прошлого века, с колоннами и мезонином, на первом этаже располагался ресторан, где остатки нэпманов провожали своё время, а на втором этаже сдавались комнаты.

Входы в первый и второй этажи были раздельными, Фома и Сомов поднялись по лестнице, прошли по полутёмному коридору, провожатый толкнул последнюю дверь, впихнул Митрича внутрь, сам заходить не стал.

В комнате горела одна лампа, свет её был направлен прямо на стул, стоящий напротив окна. У окна за столом сидел человек в очках, лица его в полумраке было не разглядеть. Сомов не протестовал, он уселся на стул, прикрыл глаза.

— О чём в ЧК говорили? — хозяин комнаты почти не шевелил губами.

— Спрашивали, не знаю ли я Глашкиного хахаля. Мол, пропала она.

— С чего это они тебя про Глашку спрашивать стали?

— Мне откуда знать, наше дело маленькое, в несознанку идти.

— Правильно. Значит, видел тебя кто-то, как в дом её шастал, наверное, легавые эти.

— Устал уже от них, шляются везде, ни выпить, ни посидеть. Может, сдёрнуть отсюда, я в Ростов уеду, и мне спокойнее, и вам.

— Уедешь, когда скажу. Значит, Лакобу тебе показали?

— Его. Я сказал, что вещи заносил Глашке, мол, просила она. Говорил вам, не надо её трогать, тупая баба, на том и погорел.

— Ничего ты не погорел, успокойся. Они что?

— Так они наказали, как её увижу, сказать, чтобы к ним бежала.

— И это всё?

— Да, я и сам не понял, для чего она им, человек маленький, почтальон простой, а тут сам главный чекист интересуется. Может, предупредить её, пусть пока назад не вертается?

— Увидишь — предупреди. Ты, Дмитрий, ещё раз подумай, что в разговоре было.

Сомов задумался, помотал головой.

— Да, было, спросили они меня, не видел ли я её. Так я сказал, что видел третьего дня, в церкву шла, окликать не стал, только не уверен, она это или не она была, может обознался.

— Сказал и сказал, от Глашки твоей всё равно никакого толку. Пока всё по-прежнему, ходи на службу, по лавкам шастай и пивным, пусть они за тобой гуськом ходят, — хозяин комнаты бросил на стол тощую пачку денег. — Вот, держи, на хлеб с маслом.

Сомов деньги подхватил, чуть поклонился, и вышел.

— Проследить за ним? — Фома заглянул в комнату.

— Нет, пусть идёт, — человек