Все заботы о ребёнке и хлопоты по организации похорон взял на себя Борис. Ольга пребывала в шоке после смерти матери. Её пугали собственные предстоящие роды, и она умоляла Бориса не оставлять её одну. Только уход за маленьким братом, который оказался волею судьбы у неё на руках, отвлекал от страшных мыслей. Мальчика назвали Сергеем, как того хотел Артём Сергеевич. Малышу нашли кормилицу и няню. Это был удивительно милый и спокойный ребенок. Ольга полюбила его как родного сына. Её умиляло отношение Бориса к этому малышу. Он с такой нежностью и любовью брал на руки этого ребенка, подолгу с восторгом смотрел на него, играя и беседуя о чём-то, только им двоим понятном. Ольге даже иногда казалось, что она улавливает сходство между маленьким Серёжей и Борисом.

Артём Сергеевич после похорон ни разу не взглянул на сына, как будто не мог ему простить смерти жены. Он поселился в доме у дочери, стал угрюм, забросил дела, всё время сидел в своей комнате, не желая ни есть, ни спать.

Ольга была обеспокоена здоровьем отца. Она пригласила Илью Соломоновича, и тот сказал, что должно пройти время, прежде чем Артём немного успокоится, а сейчас надо быть к нему очень внимательным и прощать все капризы. Ольга так и делала.

Большое горе, обрушившееся на их семью, не могло пройти для Ольги бесследно, и она к концу ноября, на месяц раньше назначенного срока, родила маленькую и слабую девочку, которую назвали Танюшей в честь бабушки. Жизнь постепенно входила в привычное русло. Хлопоты о детях захватили Ольгу целиком. Борису приходилось работать всё больше, чтобы не утратить привычного благосостояния. Постепенно и Артём Сергеевич возвратился к своим делам. Время брало своё.

Шёл крупный снег, он опускался на землю, ложился на деревья, дома, дороги. При свете фонарей улицы казалась сказочным видением. Как будто здесь только что проехала Снежная Королева вместе со свитой и оставила после себя этот шлейф из снежинок. Где-то вдали раздавался монотонный звук колотушки и скрип шагов по снегу – это бродил сторож.

Ольга сидела у окна, смотрела на реку, скованную льдом, на тихий пушистый снег и вспоминала родной дом, родителей. Ей хотелось заплакать от нахлынувших воспоминаний, но слезы были где-то глубоко в груди, а может, она просто их уже все выплакала. День был праздничный – отмечали крещение. Бориса не было дома. Он теперь подолгу пропадал на работе. Мог появиться и рано утром, и поздно вечером. Их отношения с Ольгой резко изменились. Супруг не вызывал у неё прежнего восторга, а он, никогда особенно и не любивший жены, вообще утратил к ней всякий интерес.

В родном N. Борис удачно продвигался по службе, в конце осени они переехали в Москву. Ему всегда хотелось жить в крупном городе, быть богатым, иметь собственный большой дом и ни в чём себе не отказывать.

Январь в тот год выдался на удивление холодным и снежным, в первых числах декабря лёг уже толстый слой снега, и стояли такие морозы, будто была уже середина зимы. В Замоскворечье, где они теперь жили, одноэтажные, уютные домики тесно прижимались друг к другу. По булыжной мостовой, расчищенной от снега, проносились извозчики с гиканьем и свистом. Около дома заливали каток, и Ольга с детьми с удовольствием каталась на коньках, а вечерами она читала им книжки. В печке трещали дрова, было тепло и уютно.

После продажи имущества в родном N. они смогли купить лишь скромный одноэтажный особняк на набережной Москвы-реки. Из прислуги с ними переехал Ольгина горничная Наташа, которая в доме теперь была ещё и кухаркой, и уборщицей. Старик Матвеевич тоже последовал за хозяевами, в его обязанности входила теперь вся мужская работа в доме: он был и сторожем, и садовником, и лакеем. О том, чтобы взять детям гувернантку не было и речи. Ольга сама занималась с ними и музыкой, и рисованием, учила их считать и писать. Дети радовали своей смышлёностью. Оба симпатичные, всегда хорошо и со вкусом одетые, на них даже прохожие на улице обращали внимание.

Сначала шум и суета большого города пугали Ольгу, но потом, пообвыкнув, она полюбила гулять с детьми по московским улицам. Больше всего им нравилось ездить на Тверскую. Они садились на извозчика. Тот, в огромном тулупе, только что спавший, как большой медведь, весь засыпанный снегом, вдруг просыпался и, весело покрикивая на лошадей, мчал пассажиров через мост, мимо Кремля. Там они заходили в Филипповскую булочную, где лакомились пирожными и покупали свежий хлеб для дома, или шли в Елисеевский магазин. Дети с восторгом смотрели на роскошные витрины и расписанный, как храм, торговый зал с огромными хрустальными люстрами, игравшими разноцветными огнями в цветных витражах окон. Ольга часто водила детей в театр и на художественные выставки. Хорошо воспитанные, они вели себя как взрослые, разглядывая внимательно картины или слушая пьесу.

В Замоскворечье было множество церквей. Ольге больше других нравилась «Всех скорбящих радости». Она часто ходила туда и брала с собой детей. Всем нищим на паперти они раздавали по копеечке. И потом, стоя в просторном церковном зале, женщина неистово молила бога, чтобы он вразумил Бориса и вернул его в семью, просила, чтобы господь научил её прощать мужа и любить его как прежде. Дети стояли рядом, притихшие и серьёзные, как будто в их детских головах тоже происходило какое-то таинство. Ольга посещала исповеди и причастия, соблюдала посты. Особенно ей нравились праздничные дни, когда церковный перезвон начинался где-то далеко за кремлевскими стенами и постепенно в этот в мелодичный хор включались всё новые и новые звонницы.

Птицы шумной гурьбой слетали с деревьев. Этот благовест напоминал ей о спокойной жизни в родном N., где всё было близко и знакомо. Душа наполнялась радостью, хотелось плакать, и Ольга не стеснялась своих слез. Они очищали душу, делали терпимее и к мужу, и к детям. Казалось, что все её несчастья скоро закончатся и опять начнется светлая и радостная жизнь.

Горничная Наташа тихо вошла в комнату. Она всегда жалела Ольгу, видя, как та переживает холодность и невнимание мужа, и пыталась всячески помочь барыне. Дети уже спали. Наташа напомнила Ольге, что сегодня все-таки праздник крещения и у них в деревне все в эти дни гадали. Они достали свечи, растопили их, превратив в жидкий воск. Надо было вылить его в воду и смотреть, какие фигурки получатся после того, как воск опять застынет. Это занятие увлекло обеих. Женщины фантазировали, представляя себе то медведя, то собаку, то петуха, и Наташа подробно рассказывала, что каждое из этих животных означает.

Ольга вспомнила, как они гадали в маменькином имении с помощью двух зеркал: если их выстроить в определенном порядке, поставив перед ними свечи, то можно заглянуть в будущее. Ей давно уже хотелось заглянуть туда, и сейчас волна любопытства захлестнула с новой силой. Ольга достала зеркала, зажгла перед ними свечи и стала пристально всматриваться в гладь. Сначала ей было забавно, но потом какой-то мистический ужас охватил её, показалось, что она видит Бориса и он, будто неживой, уходит куда-то вдаль, растворяясь и теряя очертания. Ольге стало жутко от дурных предчувствий, охвативших её. Внезапно одно из зеркал упало и, ударившись о стол, со звоном разбилось на мелкие кусочки. «Ой, барыня, – запричитала Наташа, – это нехорошо, я не знаю, что Вы там увидели, но примета это плохая». Ольга взяла себя в руки, она и сама испугалась не меньше горничной, но решила отбросить всю эту чепуху и просто забыть о своих страхах.