Один сразу прошел в комнату, отведенную для отдыха товарища Демичева, и начал доводить ее до кремлевских кондиций: протер зеркала, постелил белоснежную скатерть; ближе к вечеру в комнату в эту доставили чемоданчик-холодильник с водой и фруктами, причем каждый персик был обернут в отдельную салфеточку. Я видел этот коммунизм своими глазами.

На случай, если товарищ Демичев пожелает поговорить с товарищами по строительству св.будущего, не выходя из подвала, человек в штатском что-то сделал с нашим телефоном, отчего телефон начал разговаривать самостоятельно. А именно: когда студент Леша (ныне заслуженный артист России Алексей Якубов) снял трубку, чтобы позвонить домой, трубка неприязненным мужским голосом велела ее положить и больше не трогать.

Старшим в группе охраны был здоровенный и, надо сказать, обаятельный дядька средних лет. Его Константин Райкин и начал готовить к особенностям предстоящего зрелища (играть мы должны были «Маугли»).

— Они побегут прямо на зал, и в этот момент начнет резко гаснуть свет, — предупреждал Райкин. — Не стреляйте в них, пожалуйста. Потом над головами пролетит полуголый человек на канате — это тоже не покушение…

Дядька кивал, улыбаясь.

Потом начали собираться зрители. Кроме Петра Ниловича и его партийной шарашки, случайных людей в этот вечер в зале не было — только мамы-папы, родственники и друзья. Наш педагог по пластике Андрей Дрознин, стоя в дверях, каждого входящего представлял дядьке-охраннику персонально. Дошло до драматурга Малягина, чью пьесу мы в ту пору репетировали.

— Это наш автор, — сказал Дрознин, на что дядька среагировал вполне доброжелательно:

— Киплинг? Проходи.

Ближе к спектаклю люди в штатском активизировались и в целях повышения безопасности члена Политбюро, все по очереди, по несколько раз, заглянули в женскую гримерную. Потом они разошлись по точкам — один остался во дворе, другой за кулисами, а третий…

Третий этот имел при себе перешибленный нос и оловянные глаза, и впечатление производил, прямо сказать, жутковатое.

И вот этот «третий» сел по центру в первом ряду, и я сразу понял, что он будет охранять товарища Демйчева непосредственно от меня. А я играл в «Маугли» — точнее сказать, бегал в массовке — и уж не знаю, как зрители, а сам я был от этого в полном восторге.

В тот вечер восторг сменился смертельным ужасом.

Я уже упоминал одно драматическое обстоятельство моей биографии: из-за роста во всех массовых мизансценах я находился впереди. И когда вместе с другими начал собираться в пружину, чтобы волком рвануться на зрительный зал, то ясно увидел, что охранник тоже собирается в пружину. В оловянных глазах мерцала полная боевая готовность. Нас разделяло метра три.

Я успел вспомнить, что Райкин предупреждал о нашем рывке дядьку-руководителя, но предупредил ли дядька — этого? Я понял, что сейчас выясню это опытным путем. В тоске я увидел рядом полные симметричного ужаса глаза Леши Якубова, и мы всей стаей рванули на члена Политбюро.

До сих пор не понимаю, как я выжил.

На дворе стоял восьмидесятый год. Мы хотели славы и свободы, мы выли волками и скакали обезьянами. В темноте зрительного зала, в третьем ряду, поблескивали очки Петра Ниловича Демйчева, министра культуры с химическим образованием.

Театр Табакову дали. Правда, это случилось через семь лет.

…А еще до приезда Демичева в «Табакерку», и тоже на «Маугли», к нам в подвал пришли Джессика Тенди и Хьюм Кронин — знаменитая бродвейская пара. Ромео и Джульетту они играли чуть ли не до войны.

А на гастроли в СССР артисты приехали в 1980-м — и это одно уже выдавало некоторую их оторванность от политических реалий.

Пожилым бродвейцам наш спектакль очень понравился. Маленькая Джессика, прослезившись, говорила, что хочет быть молодой и играть вместе с нами; Хьюм, высокий жилистый старикан, оказался человеком несколько более практичным.

Он сказал, что всё это покупает.

При этих словах г-н Кронин обвел пальцем пространство нашей студии — вместе со всеми студийцами, педагогами и лично Олегом Табаковым.

Далее г-н Кронин конкретизировал свое предложение: переезд в Америку, гастроли на Бродвее, тур по Европе… А на дворе, напоминаю, восьмидесятый год: Афганистан, бойкот Московской Олимпиады, и наши ВВС уже готовятся сбивать пассажирские авиалайнеры.

Олег Табаков, человек, значительно менее оторванный от этих реалий, мягко заметил бродвейскому мечтателю, что предвидит некоторые сложности с выездом такого количества советских студентов на ПМЖ в Соединенные Штаты Америки…

На что Хьюм ответил:

— Никаких сложностей. С Госдепартаментом я договорюсь!

Как было объяснить этому марсианину, что такое «выездная комиссия»? Олег Табаков, как мог, ознакомил коллегу с обстановкой на шарике. Опечаленный политинформацией, американец спросил, не может ли он сделать нам какой-нибудь подарок. Табаков честно ответил, что может.

Через несколько месяцев Олега Павловича пригласили в американское посольство и вручили роскошный звукооператорский пульт. Этот царский подарок служил студии многие годы.

Спустя почти двадцать лет Джессика получила «Оскара» за главную женскую роль в фильме «Шофер мисс Дейзи». Ей было уже за восемьдесят… Весть о ее смерти и смерти Хьюма (он умер совсем недавно, глубоким стариком) неожиданно сильно опечалила меня.

Хорошим людям жизнь к лицу…

Вместо года на Бродвее советская власть разрешила нам гастроли в Венгрии.

И вот в последних числах мая 1980 года я шагал по Будапешту — свободный, как перышко в небе. Мне нравился Будапешт, но еще больше нравилась свобода. Я брел, куда глаза глядят, и набрел на лавочку, в витрине которой штабелями лежали джинсы. Настоящие! Не сваренный в кастрюле подольский «самострок», а натуральные «левайсы»!

Ровесники поймут мои чувства без слов, а молодежи всё равно не объяснить.

Я судорожно захлопал себя по карманам — и понял, что все мои хилые форинты остались в гостинице. Сердце оборвалось, но интеллект работал, как часы. Я подошел к ближайшему углу, записал название улицы, вернулся к джинсам, записал номер дома, идентифицировал место на карте — и рванул в гостиницу/

Уже с форинтами в кармане, выбегая из отеля, я столкнулся с Катариной, нашей переводчицей и гидом.

— О, ВиктОр! — обрадовалась она. — Как хорошо, что вы тут! Мы идем в музеум: Эль Греко, Гойя…

Какой Эль Греко — «левайсы» штабелями! Я, как мог, объяснил Катарине экстремальность ситуации, но не убедил.

— Джинсы — завтра, — сказала она. И тут я Катарину напугал:

— Завтра может не быть.

— Почему не быть? — В глазах мадьярки мелькнула тревога: может быть, я знаю что-то о планах Варшавского Договора? Почему бы завтра в Будапеште джинсам — не быть? Но я не был похож на человека из Генштаба, и Катарина успокоилась.