Они правда его искали. Искали целую неделю. Меня оставили в доме, где было еще шесть детей. Родители были милыми, и я впервые попробовала пиццу. Три воскресенья подряд я ходила в церковь и пела песни о парне по имени Иисус, и мне даже нравилось. Я спросила даму, которая руководила пением, знает ли она песни Уилли Нельсона. Она не знала. Наверное, и хорошо. Если бы мы начали петь его песни, я бы еще сильнее затосковала по Джимми. Меня определили в дом к приемной семье, что-то вроде приюта для детей, которым больше некуда идти. Как и мне. Мне больше некуда было идти. Со мной разговаривал социальный работник, пытаясь понять, кто я. Тогда я не знала, что Джимми – не мой отец. Он не успел объяснить мне этого. Очевидно, для них было загадкой, кто я.

– Можешь рассказать мне про маму? – спрашивал социальный работник. Вопрос звучал мягко, но меня было не провести: никакой просьбы тут не было, я была обязана ответить.

– Она умерла. – Это я знала.

– Ты помнишь, как ее звали?

Я как-то спросила Джимми, как звали мою маму. Он сказал, что не знает, что я звала ее «мама», как и большинство детишек двух лет. Звучало странно, но я была доверчивым ребенком, и мне в голову не приходило сомневаться в его словах. У Джимми был маленький черно-белый телевизор с двумя торчащими антеннами, и я смотрела по нему передачи местных станций. Это и был мой контакт с внешним миром: «Улица Сезам», «Артур», «Антиквар». Сути отношений между мужчиной и женщиной я не понимала, про детей тоже ничего не знала. Детей высиживали, приносили аисты, их покупали в больницах. И я знать не знала, что если папа не знает имя мамы, то это уже слишком странно.

– Я звала ее «мама».

Женщина прищурилась, ее лицо приобрело неприятное выражение.

– Ты знаешь, что я не это имею в виду. Конечно, твой папа знал ее имя и наверняка говорил тебе.

– Нет, не говорил. Он плохо ее знал. Она просто оставила меня с ним однажды и исчезла. Потом она умерла.

– Так они никогда не были женаты?

– Нет.

– Почему ты зовешь отца по имени, а не «папой»?

– Не знаю. Думаю, что он не совсем был папой. Иногда я звала его так. Но обычно он был просто Джимми.

– Ты знакома со своей тетей?

– У меня есть тетя?

– Шерил Шиверс, ее адрес указан в деле твоего отца, она его сводная сестра.

– Шерил? – В голове шевельнулись воспоминания. Квартира. Мы там были пару раз, никогда не останавливаясь надолго. Обычно я ждала в машине. Единственный раз, когда я видела Шерил, был во время болезни. Джимми волновался и привез меня к ней. Она дала мне какие-то лекарства… антибиотики, так она сказала.

– Я ее плохо знаю, – сообщила я.

Женщина вздохнула и отложила ручку. Провела пальцами по волосам. Ей стоило бы уже остановиться, ее прическа распушилась, еще чуть-чуть – и встанет дыбом. Я едва не предложила заплести ей косу – у меня хорошо получалось. Но не думаю, что она бы разрешила, так что я промолчала.

– Ни свидетельства о рождении, ни справки о прививках, ни документов из школы… И что мне с этим делать? Еще один Моисей в корзинке, честное слово[3]. – Женщина бормотала себе под нос, прямо как Джимми, когда составлял список покупок.

Я сказала ей, что у Джимми была семья в резервации в Оклахоме, но про меня они ничего не знали. И я оказалась права. Социальные службы нашли их, они ничего не знали о ребенке Джимми и не хотели иметь со мной дела. Меня это устраивало. Оклахома была слишком далеко, а мне нужно было быть рядом, когда они найдут Джимми. Полицейские допросили Шерил. Она потом сказал мне, что они ее долго «мурыжили». Шерил жила в Боулдер-Сити, не так далеко от приемной семьи, где я находилась. Удивительно, но она согласилась взять меня к себе. Ее фамилия была не Экохок, а Шиверс, но вряд ли это имело значение. Она вообще не была похожа на Джимми. Ее кожа была не такой коричневый, и она красила волосы, чтобы быть блондинкой. Макияжа она носила так много, что сложно было понять, как она выглядит под всеми этими слоями. Когда я впервые увидела ее, то прищурилась, пытаясь разглядеть «настоящую Шерил». Джимми меня научил так смотреть на дерево, представляя что-то необыкновенное под потрескавшейся корой. Грустно об этом говорить, но с деревом было проще. Полицейские позволили мне сохранить инструменты Джимми, но они забрали Айкаса в приют для животных. Они сказали, что там его осмотрит врач, но я боялась, что Айкасу уже не помочь, он слишком сильно пострадал. Я тоже чувствовала себя разбитой на кусочки, но никто этого не видел.

– Когда древние римляне захватывали очередную территорию или народ, они не насаждали свой язык и традиции, нет, даже позволяли захваченным народам самоуправление. Только назначали правителя, чтобы гарантировать свое присутствие в регионе. – Уилсон оперся плечом о классную доску, расслабленно сложив руки.

– Это одна из причин такого успеха Римской империи. Они не пытались сделать всех римлянами, когда захватывали их. Когда я отправился в Африку в составе «Корпуса мира», одна женщина, которая работала там, сказала мне кое-что, и я с тех пор часто думаю о ее словах. Она сказала: «Африка не собирается подстраиваться под тебя, это ты должен стать частью Африки». Это правда, куда бы вы ни отправились, в школу или в другую страну. Когда я переехал в Штаты в шестнадцать лет, различия в языках бросались в глаза, но я должен был приспособиться к жизни в Америке. Не ждать же какого-то особого отношения от людей только из-за разницы в языках и культурах. Американцы могут говорить по-английски, но есть столько местных акцентов и фраз, произношений, определений практически для всего. Помню, как-то я спросил, не найдется ли у кого затянуться. Повезло, что не побили. На блайти[4] это означает «закурить», а я как раз был в том возрасте, когда считал курение чем-то интересным. Я думал, что так выгляжу старше и более утонченным.

– Что значит «блайти»? – раздался чей-то вопрос среди смешков, вызванных словом «затянуться».

– Это прозвище Великобритании. У нас для всего есть свои имена и фразочки, которые для вас будут просто набором букв. По правде сказать, вам понадобится словарь, если соберетесь жить в Лондоне, как и мне, когда я приехал сюда. К счастью, у меня было несколько приятелей, которые присматривали за мной в университете. Мне понадобились годы американизации, но я заметил, что от некоторых привычек сложно отказаться, и решил познакомить вас с британским сленгом. Так что если я поскользнусь и скажу что-нибудь двусмысленное, вы будете знать, что именно я имел в виду. К примеру, в Великобритании мы называем привлекательную девушку «милашкой». Про парней тоже так можно сказать. Можно сказать, «он секси» или «она секси». Мы также говорим «высший класс», что, видимо, происходит от слова «высококлассный». Еда, сон, книги – все высший класс. Ну вы поняли. А если нам что-то не нравится, мы говорим, что нам это не по вкусу. Если вы увлеклись «милашкой» на вечеринке, можете попробовать поговорить или пофлиртовать с ней. Если бы я сказал, что вы – «олухи», это значило бы, что вы «придурки» или «идиоты». Если вы «тронулись», «слетели с катушек» и у вас «поехала крыша», значит, вы сошли с ума. Если кого-то в Англии что-то «задолбало», значит, с них довольно, они разозлились – но не пьяны и не под наркотиками, имейте в виду. Мы говорим не «фигня», а «вздор». И, конечно, ругательства тоже отличаются, хотя в английском и прижились выражения, которым бы ваша мама не обрадовалась.