Шрифт:
Интервал:
Закладка:
–Тук – тук. Тук – тук – тук, – небольшая пауза, и вновь, – тук – ук, тук – ук, тук – тук – тук – тук…
И всё. Я держал ухо на его груди, но сердце не слышал, оно остановилось и послышалось журчание. Это выбегала оставшаяся моча. Она бежала ровной струйкой, как давно уже не бежала у старой и измученной болезнями собаки. Я подоткнул коврик, чтобы моча впитывалась.
«Обмыть тело?» – пронеслась глупая мысль.
Пасть Рекса так и осталась приоткрытой и язык из бледно – розового, в одно мгновение посинел. Пёсик был ещё горячим, но жизни в нём уже не было. Припомнилось, как в прошлом году приехал зимой сын, Наташа Рексу дала несколько блинов, и он, не избалованный лакомствами, хотел проглотить всё сразу. И подавился. Упал, потеряв сознание, хорошо Олег не растерялся, а быстро и умело оказал первую помощь. Тогда тоже набежало много мочи, а Рекс, возвращённый к жизни, стоял в луже собственной мочи, ошалевший, ничего не понимающий, озирался вокруг.
В этот раз он умер навсегда. Боясь расслабиться и раскиснуть, оттого торопливо, и не отвлекаясь, продолжил начатое. Взвалил пёсика на плечо, из анального отверстия что-то выпало на коврик.
«Потом уберу», – решил я, взяв приготовленную лопату и мешок с ковриком.
Спускаясь по лестнице, почувствовал, какая-то жидкость бежит по спине, по курточке и просачивается сквозь одежду до кожи. Вышел из подъезда. Жидкость промочила куртку, рубашку, штаны. На востоке синело. Рассвет. Но улицы города ещё пустынны. Я шёл по тротуару, и слышал, как у тёплого собачьего тела с похрустыванием расходятся позвонки. Промокшая одежда леденила кожу. Сюда, через двухметровую трубу мы ходили гулять, а теперь шёл я, а пёс висел через моё плечо, и синий, выпавший язык свисал ниже морды, и с шагами задевал мне куртку. Дойдя до трубы и поднявшись на мостки, обнаружил за трубой мостки обрушились, не то сгнили, не то обходчики подрубили. Пришлось вернуться, идти мимо гостиницы, к бетонному мостику. По бетонному мостику через трубу, в поле, отойдя не больше ста метров, за бугорком, во влажной и мягкой земле, опустив друга на холодную сырую землю, стал рыть могилу.
Было сыро и прохладно. Земля копалась легко. Выкопал ямку по пояс. Тело Рекса лежало рядом на едва пробившееся траве, полуоткрытые глаза, казалось, помутнели. Положил тело головой на запад, спиной к городу, на бок, закрыл для чего-то лапами уши, как собака часто делала живая, прося почесать за ушами. И зарыл, и сделал небольшой холмик.
Уходя от могилы, мне вдруг показалось едва заметное движение земли. Я вернулся, сел у могилки и прислушался. Теперь, когда прошло несколько дней, я понимаю, никакого движения не было и быть не могло, но тогда… Тогда прислушиваясь к звукам, прижался ухом к земле, – тишина. Может подсознание жаждало воскрешения? Поднялся, отряхнул землю и побрёл домой. Я ещё не признавался себе, что потерял лучшего друга, преданного и верного, я ещё не сознавал, что своими руками убил его, превратив из теплого, живого – ни во что. Я брёл домой и не о чём не хотел думать. Дома собрал все тряпки, которые были пропитаны запахом и мочой собаки, коврики, изобретённый мочеприёмник, кусок оставшегося мыла, которым мыл пёсика в последние недели через день, через два. Его чашку, с отбитой в двух местах на дне эмалью. Всё собрал в мешок, вымыл полы в коридоре, на лестничной площадке, уже уходя, вспомнил о щётках, которыми я чесал собаку. Вернулся, снял пакет Рекса, в котором и находились все щетки, тоже бросил в мешок. Оставил только жёсткий ошейник – парфорс, которым не пользовались года три, кожаный поводок, намордник и широкий ремень, на котором поднимал Рекса с прогулок в квартиру. Эти вещи спрятал в рундук на лоджии, кастрюлю с недоеденной похлёбкой опустошил в унитаз, вымыл и спрятал. А мешок понёс в мусорные ящики, стоящие у двадцатого дома. Выбросив мешок, снова вспомнил о почудившемся движении земли.
–Нет, – подумал я, – нужно сходить и проверить. Вдруг он высунул морду из земли и хватает воздух, ожив, отойдя от наркоза.
И я сходил к могиле. Прошло уже около двух часов. Могила высилась в утренней тишине тёмным холмиком, спрятанным за бугром. Солнце начинало пригревать землю, и от земли поднимался сырой туман, а с туманом запахи оживающей весенней земли. Постоял и побрёл в опустевшую квартиру.
Возвратившись, снял с себя одежду, загаженную Рексом на прощание, засунул в стиральную машину, всю, не разделяя на верхнюю и нижнюю, и включил на «быструю стирку». Сам вымылся в ванне, набрал в ведро воды, добавил стирального порошка и хлорного отбеливателя и ещё раз всё к чему мог прикасаться пёсик, протёр, уничтожая запахи. Слёз не было, я не хотел плакать. Я был спокоен и сдержан. Но когда пришла Наташа, знавшая, что я должен был сделать, но, зайдя в квартиру и водя глазами в поисках собаки, задала глупый вопрос:
–А где Рекс? – я ещё сдерживая поглощающую тоску, смог спокойно и сухо ответить.
–Рекса больше нет.
Но она, знавшая всё, вдруг завыла, заорала и зарыдала. И всё спрятанное в моей душе, всё что скрывалось, больше не умещалось во мне, и впервые я заплакал, мы обнимались и плакали.
–Коля, он не мучался?
–Нет. Он уснул быстро. Я даже не ожидал, что произойдёт всё так быстро и легко.
– А почему тогда плачешь?!
–Горько! Теперь всю оставшуюся жизнь буду думать, правильно ли я поступил?!
Есть Наташа не стала, я тоже не хотел. Мы легли в кровать. Вместе не спим, а лишь ложимся не на долго, иногда, так привыкли смолоду. В этот раз пролежали весь день. Она с ночи, но не спала, я не спал ночью, и тоже спать не хотелось. Просто лежали, обнимались, иногда плакали, молча гладя друг друга, пытаясь утешить. Поднялись в полдень. Видеть никого не хотелось. Я сходил в магазин, и проверил могилку ещё раз. Мысль, что собака могла ожить, не оставляла.
Так я убил своего друга, убил и закопал. На следующее утро я уехал в клинику профпатологии, где получил постельное бельё, заправил кровать и лёг, накрыв лицо полотенцем. Лежу и думаю, думаю, думаю. Думаю, ни о чём.
(запись вторая)
10
Лечащий врач, молодая казашка, терапевт, была удивлена и насторожена моим поведением, замкнутостью, малой подвижностью. Ей было понятно, когда шахтёры
