Пока сохранялась опасность «сесть между двух стульев», т. е. не было твердой уверенности в достижении договоренности с Германией, Кремль продолжал трехсторонние переговоры, тем более что каждый их день удорожал для Гитлера стоимость советского нейтралитета. После того как политическое соглашение было практически подготовлено к подписанию, 12 августа начались переговоры военных миссий. Ведший их Ворошилов действовал на основании инструкции, данной ему Сталиным еще 7 августа, т. е. за пять дней до приезда союзных военных переговорщиков в Москву, но сразу после того, как стало понятно, что договор с Германией гарантированно состоится. Инструкция предписывала свести военные переговоры к «тупиковому» вопросу о прохождении советских войск через территорию Польши и Румынии и на этом основании обречь их на провал [21, c. 584]. А без заключения военной конвенции Москва отказывалась подписывать уже согласованное политическое соглашение о взаимной помощи.

Набивая цену перед Берлином и страхуясь на случай всяких «германских неожиданностей», Кремль имитировал свое заинтересованное участие в переговорах военных миссий до последней возможности – кануна приезда Риббентропа. Теперь же с ними следовало быстро заканчивать, объявив неуспешными ввиду отказа Польши пропускать советские войска, что и было сделано Ворошиловым 22 августа. Сигнал действовать поступил ему в виде записки от заведовавшего секретариатом вождя А. Поскребышева: «Клим, Коба (дореволюционная подпольная кличка Сталина. – Ред.) сказал, чтобы ты сворачивал шарманку».

Начиная с августа 1939 г. вот уже более 80 лет ссылка на польский отказ в военном транзите для РККА бездумно воспроизводится как бесспорный и достаточный аргумент в пользу прекращения переговоров с западными державами. За своей давностью он встал в ряд с утверждением, что Волга впадает в Каспийское море. Зададимся, однако, нехитрым вопросом, что в создаваемом таким образом положении могло не устраивать Кремль? Выходило, что СССР фактически в одностороннем порядке получал от Великобритании и Франции союзнические гарантии в случае германской агрессии на восток, будучи в то же время освобожденным польским отказом пропустить войска от выполнения встречных обязательств перед Лондоном и Парижем в случае войны на западе. Мол, мы бы и рады повоевать за союзников, да вот Польша не велит![27] При этом надо понимать, что до войны дело, скорее всего, и не дошло бы в результате отрезвляющего воздействия на Гитлера самого факта заключения трехстороннего соглашения о взаимопомощи. Тем самым достигалась главная и первоочередная цель – предотвращение войны, во имя которой, якобы, Кремлем и велись переговоры.

Сожалеть о польском отказе пропустить советские войска для оказания им помощи должны были бы западные союзники. Они, однако, соглашались на такой формально неэквивалентный обмен гарантиями с СССР, признавая достаточной помощь с его стороны в виде ударов по сухопутным и морским коммуникациям противника, авиационных (против полетов советской авиации Польша не возражала) и морских бомбардировок военных и иных целей, а также поставок вооружений Польше и Румынии. Генштаб РККА еще в 1937 г. называл действия авиации и флота и посылку советских экспедиционных сил для участия в боях на Западном фронте в качестве возможных мер по выполнению Советским Союзом обязательств, вытекавших из его договоров о взаимопомощи с Францией и Чехословакией 1935 г., в случае отказа Польши пропустить части Красной Армии через свою территорию[28] [36, с. 537]. В конкретных условиях августа 1939 г. все это, однако, было не более чем «играми разума». Все понимали, что после начала войны правительство Польши само запросит советскую помощь, либо еще из Варшавы, либо уже «из Лондона», т. е. будучи правительством в эмиграции. Такого мнения придерживалось, например, британское правительство, рекомендовавшее своей делегации на трехсторонних переговорах действовать так, как если бы польское согласие было уже получено.

Сказанное выше относилось к варианту германского нападения на Францию. Отечественного же читателя больше интересуют последствия польского отказа в случае первоначального наступления Германии на Восточном фронте. В этом случае, надо полагать, польская просьба о помощи поступила бы в Москву еще быстрее, а ввод советских войск на территорию Польши, как санкционированный ею, так и несанкционированный, стал намного проще политически. Французское правительство официально заверило СССР, что не будет возражать, если после нападения Германии на Польшу РККА войдет на территорию этой страны, не испрашивая согласия ее правительства. Через 25 дней после разрыва переговоров, в сентябре 1939 г., советская армия так и сделала, даже не будучи союзником Польши. Переступили – и не заметили, через «непреодолимое препятствие», от которого 24 днями ранее якобы зависело исторического масштаба решение о месте СССР в мировой войне.

Впрочем, само польское правительство не делало секрета из того, что пока сохранялся мир, его возражения против пропуска советских, равно как иных иностранных войск, были данью общественному мнению и соображениям государственного престижа. Война же неминуемо создавала совершенно новую политическую реальность. 4 апреля польский посол в Москве В. Гжибовский заверил М. М. Литвинова, что «когда нужно будет, Польша обратится за помощью к СССР» [65, док. № 251]. В беседе с заместителем наркома В. П. Потемкиным 10 мая министр иностранных дел Польши Ю. Бек «констатировал необходимость для Польши опереться на СССР в случае нападения на нее Германии» [21, c. 367]. Эту мысль министр повторил 15 июля в беседе с послом Франции Л. Ноэлем. «Он (Бек. – Ред.), – сообщал из Варшавы в МИД французский дипломат – дал мне понять, что в тот день, когда разразится война, Польша […] будет занимать лучшую позицию, чем кто бы то ни был, чтобы получить от Москвы согласие на сотрудничество в плане совместных действий» [36, c. 565–566].[29] 19 августа министр обещал Ноэлю свое молчаливое согласие на то, чтобы военные миссии союзников действовала на переговорах в Москве «так, как если бы перед поляками не ставилось никакого вопроса», т. е. не было заявлено польских возражений против пропуска войск. В тот самый день начальник польского генерального штаба генерал В. Стахевич уверил Л. Ноэля, что «принцип Пилсудского»[30] имел в виду немцев и потеряет значение сразу, как только начнутся боевые действия [22, док. № 573, 574]. Следует также упомянуть, что, в конечном счете, французам удалось-таки вырвать у польского министра иностранных дел подобие заявления о согласии Польши на военно-техническое сотрудничество с СССР в случае германской агрессии[31] [22, док. № 597].

Москва же фактически самоустранилась от переговоров с Варшавой о пропуске своих войск, перепоручив дело англо – французской дипломатии.[32] Между тем, официальное предупреждение Польши, или даже организованная «утечка информации» о том, какая судьба ей уготована в случае, если своим отказом пропускать