Когда погибли дети, Великий Ткач отметил его бесконечной и неизменной судьбой. Повторяющимися войнами и искуплением своей вины под множеством имен во множестве миров, чтобы как-то восполнить тот невосполнимый ущерб, который был нанесен убийством детей и убийством любви.

Ким открыла глаза и увидела низко висевший над горизонтом тонкий серп месяца и яркие весенние звезды над головой. И она не ошиблась, решив, что звезды светят ярче, чем прежде.

И, обернувшись, при свете звезд увидела, что стоит на этом высоком заколдованном холме не одна.

Теперь он уже не был так юн. Разве можно сохранить молодость после участия в стольких войнах?! Борода его была еще темна, хотя в ней и посверкивала седина, а глаза, еще не привыкшие к переносу в другую эпоху, смотрели растерянно. И Ким показалось, что в глазах этих светятся летние звезды. Он опирался на меч, так крепко сжимая рукоять руками, словно это была для него единственная реальная вещь во всей бескрайней ночи; после долгого молчания он сказал так тихо и усталым голосом, что голос его проник ей в самое сердце:

— Я, кажется, звался здесь Артуром, госпожа моя, верно?

— О да, — прошептала она.

— А в других местах меня звали иначе.

— Я знаю. — Она судорожно сглотнула. — Но это твое настоящее имя, самое первое.

— А не то, другое? АХ, КТО ОНА ТАКАЯ?

— Нет, не то. И я никогда больше не произнесу его и никогда никому его не скажу. Клянусь тебе в этом. Он медленно выпрямился.

— Ну так другие произнесут его, и не раз, как делали это и прежде.

— С этим я ничего не могу поделать. Но я призвала тебя этим именем только потому, что ты очень нам нужен.

Он кивнул:

— Здесь идет война?

— Да, во Фьонаваре…

При этих словах он как-то весь подобрался; он не был так высок, как его отец, и все же царственность окутывала его, точно плащ, и он величаво поднял голову навстречу поднимавшемуся ветру, словно заслышав далекий призывный рог.

— Так, значит, это последняя битва?

— Если мы проиграем, то для нас она станет последней.

Он словно бы еще больше воспрянул духом, словно, поняв ее, завершил тем самым переход оттуда, где находился прежде. В глубине его глаз больше не отражались звезды; глаза у него были темно-карие и очень добрые.

— Ну что ж, хорошо, — молвил Артур.

И его спокойное согласие оказалось именно той каплей, что все-таки сломила Кимберли. И она, упав на колени и спрятав лицо в ладони, заплакала.

А вскоре почувствовала, что ее без малейших усилий приподнимают с земли и баюкают, прижимая к себе, как ребенка, и ей вдруг стало хорошо и спокойно, она почувствовала себя окруженной такой надежной заботой на этом безлюдном холме, словно вернулась наконец домой после долгих-долгих странствий. Она положила голову на его широкую грудь, услышала мощные удары его сердца и понемногу начала успокаиваться, и лишь печаль по-прежнему жила в ее сердце.

Через некоторое время он поставил ее на землю и отступил назад. Ким вытерла слезы и заметила — ничуть не удивившись, — что Бальрат снова ярко сияет у нее на пальце. Она ужасно устала и была совершенно измучена, еще бы: столько магических сил прошло сквозь нее! Однако Ким лишь покачала головой: не время сейчас, совсем не время быть слабой. Она посмотрела на него.

— Ты меня простил?

— Тебе никогда и не требовалось мое прощение, — возразил Артур. — Даже сравнивать нельзя с тем, насколько мне требовалось прощение всех вас.

— Ты же был тогда так молод!

— Но это же были дети! — тихо сказал он. И прибавил, помолчав: — А они все еще там, эти двое?

И боль в его голосе впервые обнажила перед ней суть наложенного на него проклятья. Ей бы следовало понять это раньше; это же было совершенно очевидно. За погибших детей и за погубленную любовь.

— Я не знаю, — ответила она с трудом.

— Они всегда там, — сказал он, — потому что тогда я велел убить этих детей.

Ей нечего было ему ответить, да она и не была уверена, что способна сейчас произнести хоть что-то разумное. Вместо ответа она взяла его за руку и уже из последних сил, снова высоко подняв Бальрат, совершила Переход во Фьонавар вместе с Артуром Пендрагоном — навстречу войне.

Руана пел совсем тихо, ибо только Ирайма могла поддержать его. И весьма слаба была надежда, что пение это услышат там, где нужно, но ничего другого не оставалось. И он лежал в темноте, слушая, как медленно умирают вокруг него все остальные, и пел Предупредительную песню и песню Спасительную, — повторяя их одну за другой снова и снова. Ирайма помогала ему, когда могла, но и у нее сил почти не осталось.

Утром их пленители обнаружили, что Тайири уже мертв, вытащили его наружу и сожрали. А кости его сожгли как дрова, надеясь согреться, ибо стужа была ужасная. Руана чуть не задохнулся от дыма, которым тянуло от этого «погребального» костра. Негодяи разожгли его точно напротив входа в пещеру — чтобы им там совсем нечем стало дышать. Он слышал, как кашляла Ирайма. Нет, они не станут их убивать, тратить силы, это он понимал; к тому же они боятся страшного кровавого проклятия; но Руана и все остальные уже так давно находятся в этой пещере без воды и пищи, дышат дымом от костров, на которых сожжены останки их братьев и сестер… Руана подумал — хотя и довольно равнодушно, — каково это было бы: ощутить ненависть или гнев? Закрыв глаза, он один раз спел Каниор, Прощальную песнь, для Тайири, понимая, что делает это совершенно не по правилам, соблюдения которых требует старинный обычай, и попросив за это прощения. Затем он снова запел те две песни, Предупредительную и Спасительную, возобновляя некий бесконечный цикл. Через некоторое время к нему присоединилась Ирайма, а потом — Икатере, но большую часть времени Руана пел один.

Они взобрались на самую вершину Атронеля, покрытого зеленой травой, и теперь все три марки были у Ра-Тенниэля как на ладони. Только Брендель был где-то на юге, в Парас Дервале, так что Кестрельскую марку представлял Хейлин. Близнецы Галин и Лидан прибыли с Брейнмарки, а прекрасная Лейзе представляла марку Лебедя, вся в белом, как и подобало в память о погибшей Лориэль. Энрот, который был Старейшим с тех пор, как Лаин Копьеносец ушел на Запад за своей песней, тоже был там — он не имел своей марки, но представлял их все одновременно, как подобает только Старейшим и королю.

Ра-Тенниэль сделал так, чтобы его трон светился ярко-голубым светом, и отважная Галин улыбнулась, хотя осторожный брат ее нахмурился.

Лейзе преподнесла королю цветок.

— Это из рощи Селин, — шепнула она. — Там есть Дивная поляна, вся заросшая серебристыми и красными сильваинами.

— Я бы с удовольствием побывал там вместе с тобой и полюбовался этими цветами, — тихонько ответил Ра-Тенниэль.