За серебряной дверью послышался утренний мокротный кашель. Наступила тишина.

Ключарь Роман, маленький, заплывший жиром евнух с неприятными глазами, строго оглядывал собравшихся. Увидев меня, он побренчал ключами. К нему тотчас склонился служитель.

– Проводи спафария в камору святого Феодора, – сказал евнух, указывая на меня пальцем.

Служитель поцеловал руку ключаря и подошел ко мне. Вместе с ним мы вошли в лабиринт зал и церквей. В Илиаке и в Хризотриклине, изящнейшей зале с такими же аркадами, как в церкви святого Сергия и Вакха, стояли чины синклита в ожидании базилевса. Мелькнули прекрасные окна. Засияли огромные глаза Спасителя, скорбные от грехов мира. На возвышенном месте увидел три золотых трона, а под куполом, из которого лился утренний радостный свет, – золотой круглый стол. Служитель поднял завесу, и я очутился в каморе. На обитых красным бархатом скамьях сидели сановники, которым полагалось по церемониалу встречать здесь базилевса. Среди них я увидел знакомое лицо: магистр Леонтий Хризокефал улыбался мне и кивал головой. Он еще не потерял надежды выдать за меня последнюю из своих многочисленных некрасивых дочерей.

Так мы сидели, едва осмеливаясь обменяться словом. Где-то в глубине дворцовых зал уже началось торжественное шествие. Иногда до нас долетали приветственные кулики. Базилевс, облаченный в пурпурный скарамангий, накинув на плечи серебряный плащ-сагий, со свечой в руке, окруженный протекторами, шествовал из залы в залу.

– Говорят, опять не спал всю ночь, писал… – шепнул мне магистр Леонтий.

Я сочувственно покачал головой.

– А братец охотится в Месемврии… Вот уж именно, побрякушка и крест из одного дерева…

Вошел логофет и рукой пригласил нас соблюдать тишину. Приветственные клики приближались, росли. Мне стало трудно дышать. По лицам других я мог судить, что и они разделяют мои переживания. Вдруг служитель отпахнул тяжелую завесу. Бронзовые кольца со скрежетом скользнули по металлу. В арке появился автократор ромеев Василий. Мы пали ниц.

Я часто имел возможность встречать базилевса во внутренних покоях, получал от него приказания, видел, как он вкушал пищу, подставлял виночерпию чашу. Сколько раз я переписывал его письма, в которых говорилось о самых житейских вещах! Сколько раз я слышал, как переваривалась у него в желудке пища, как рыгал он, поев рыбы! Но теперь я лежал на прохладном мраморном полу, едва дыша от волнения. Мне казалось, что какая-то тайна совершается в это мгновение над нами, лежащими во прахе.

«Встаньте», – услышал я знакомый голос.

Мы встали. Ключарь, обернув краем красной хламиды руку, поднял ее, как дьякон поднимает перед царскими вратами орарь при чтении великой ектении, и возгласил пискливым голоском:

– Веститоры!

Роман был смешон в своей красной хламиде, с огромным скиандием на голове, маленький, большеротый, тучный. Веститоры приблизились, держа в руках небесной голубизны дивитиссий, расшитый золотыми орлами. Веститоров было четверо, в плащах, откинутых за плечи, чтобы одежда не мешала движениям. Руки у них заметно дрожали.

– Приступим! – опять произнес папий.

Веститоры стали облачать базилевса. Торопясь и волнуясь, они завязали ему поручи, накинули на господина мира тяжелую от жемчужин и шитья хламиду. Потом подали базилевсу чашу для омовения и золотой кувшин. Базилевс омочил в воде руки, вытер их полотенцем. Лицо его было по обыкновению мрачно. Прекрасные дуги бровей были нахмурены. Голубые глаза метали молнии. Ни на кого не глядя, он сказал:

– Протосикрит!

Ведающий перепиской базилевса протосикрит Елевферий Харон приблизился с поклоном. Веститоры все еще суетились над широко разведенными руками базилевса.

– Что у тебя есть для оглашения?

– Письмо епископа Мелетия.

– Огласи!

Развернув трепетными руками послание, Харон стал читать письмо тем медовым голосом, какие бывают только у протосикритов. Как из тумана до меня доносились скорбные жалобы епископа.

– Злоба их замышляла отнять наше достояние, ибо они говорили: языком нашим пересилим. И вот, изблевав на нас яд аспидов, они возбудили против нас горечь в сердце благочестивого. Они переписывают каждую лозу наших виноградников и уменьшают длину измерительного вервия, ибо какая им забота о геометрии! Прекраснейшие храмы наши остались без церковного пения, уподобившись тому винограднику Давида, который сначала пышно расцвел, а потом стал добычей для хищения всех мимоходящих…

Я видел, что богоподобная душа базилевса возмущалась. Еще дымились развалины Верреи. Агаряне опустошали италийские владения. Варда Склир снова двигался на Абидос. Князь руссов осаждал Херсонес. Из Готии приходили печальнейшие известия, а тут не дают покоя со своими жалобами, хитросплетениями, кляузами епископы, евнухи, логофеты. Базилевс манием руки велел прекратить чтение. Сладкий голос умолк.

– Потом, потом, – сказал Василий.

У него не было ни одной свободной минуты. Надо было урвать время и рукоположить меня в сан друнгария, которого сарацины называют адмиралом. Только через рукоположение могла излиться на меня благодать святого Духа. Без нее ничего не совершается в государстве ромеев.

Василий поманил меня пальцем.

– Сколько кораблей готово к отплытию?

Едва сдерживая трепет под взорами многих людей, в эту минуту завидовавших моему возвышению, я объяснил благочестивому, сколько дромонов стоит в Буколеоне, сколько хеландий нагружено сосудами с огненным составом Каллиника, сколько куплено италийских кораблей для перевозки пшеницы и оружия.

– Когда ты можешь отплыть?

– Через три дня, с помощью Иисуса Христа, мы можем поднять паруса.

– Торопись, спафарий, торопись! Каждый день дорог для меня…

Больше говорить не пришлось. И так уже церемониал нарушался житейскими заботами. Папий уже возводил глаза «горе», вздыхал, потому что на нем лежала обязанность, чтобы был соблюден тысячелетний порядок. А поговорить хотелось о многом, особенно о преступном небрежении капитана Евсевия Мавракатакалона.

Владимир, сей разоритель вертограда Божьего, сей волк, похищающий лучших овец нашего стада, сильно теснил в Херсонесе стратега Феофила. Десятки цветущих селений были разрушены, а Херсонес, богатейший город, владеющий такими быстроходными кораблями, такими обильными солеварнями и рыбными промыслами, изнывал в осаде. Только что были получены сведения, что руссы решили перекопать акведук, чтобы лишить осажденных питьевой воды. Было необходимо, не мешкая, подать Херсонесу руку помощи, а почти весь ромейский флот перешел на сторону Варды Склира, подкупленный его золотом. Но Василий все-таки решил снарядить оставшиеся верными корабли и отправить их в Готию. Согласно его плану, флот должен был прорваться в херсонскую гавань и доставить туда припасы первой необходимости, оружие и некоторое число воинов. Во главе этого рискованного предприятия он поставил меня.