же хорошо, что вы испанец. В ваших странах, насколько мне известно, еще ценят так называемую женскую чистоту, а если и не ценят, то, по крайней мере, не презирают женщин, не имеющих любовного опыта. Моему соотечественнику никогда не пришло бы в голову спросить, девственница ли я, но скажи я «да», он расхохочется мне в лицо. И будет смеяться еще громче, узнав, что я храню девственность по доброй воле, а предрассудки или комплексы тут ни при чем. В этом смысле я спокойна: мое сексуальное поведение не подчинено какой-то темной силе или клубку смутных причин, которые так интересуют психоаналитиков. В детстве я была верующей, а когда перестала верить, главное различие между мной и подругами заключалось в том, что они мечтали достичь семнадцати лет и завести друга, а я не спешила. Должна признаться, холодный темперамент мне в этом помогал; любые сведения о сексе я воспринимала равнодушно, и когда позднее мне захотелось отыскать внебиологический смысл девственности, то, честно говоря, я его не обнаружила. Я, как и все, могла выйти замуж и вовсе не собиралась оставаться старой девой. Но замужество не входило в мои ближайшие планы, впрочем, как и любовные или просто сексуальные отношения. Повторяю, мой темперамент позволял мне обходиться без этого, что с профессиональной точки зрения было весьма полезно. Любовь и секс крадут слишком много времени у женщины, которая решила заниматься наукой.

Наверно, я рассмеялся или просто улыбнулся. Она помолчала.

– Вам это кажется странным?

– Да.

– И чудовищным?

– Нет, просто странным.

– А может, патологическим?

– Нет, именно странным, это самое верное слово; или – непривычным. Но, поймите, удивляет не результат, а мотивы. Я католик, и для меня смысл девственности в том, что это жертва, принесенная Богу, и, пожалуй, я также могу понять ее как символ верности любимому человеку. Во всяком другом случае такое поведение кажется мне глупостью.

– А кто вам сказал, что и моя девственность не была символом верности… или, лучше сказать, даром… науке?

Я пожал плечами.

– Давайте оставим абстракции.

– Теперь я все понимаю. Только теперь! А два месяца назад…

– И все, что вы мне только что излагали так подробно, таким ровным голосом…

– А с чего бы моему голосу дрожать?

– У моей соотечественницы голос непременно бы дрогнул.

– Я не ваша соотечественница.

Она опустила глаза, какое-то время помолчала, и в лице ее совершилась перемена – его преобразила улыбка, вызванная, видимо, каким-то воспоминанием.

– Я знаю, каковы женщины латинской расы и как они любят. Как они думают и чувствуют, но знаю из книг, которые мне пришлось прочесть для диссертации, чтобы лучше понять тот образ мыслей, который сделал возможным зарождение определенного мифа. Не стану скрывать, сначала я не только не разделяла ваших абсурдных взглядов на отношения между полами, но даже презирала их. Позднее презирать перестала, но и принять не приняла. Теперь же я готова поверить, что вы, несмотря на кое-какие заблуждения, ближе нас подошли к тайне любви. Видите, еще недавно я бы посмеялась над подобными рассуждениями, ведь я материалистка и, руководствуясь здравым смыслом, не должна верить в тайны такого рода, мне дозволено верить лишь в то, что существуют области реальности, еще не нашедшие объяснения. Но вот факт: сегодня я испытала на себе воздействие одной такой тайны.

Я спросил с подчеркнутым безразличием:

– Тайны эротической?

– Тайны, где эротика лишь часть целого или – только форма выражения. Не более того.

– Вы до сих пор не объяснили мне еще одной вещи. Почему вы выбрали Дон Жуана в качестве предмета научного исследования?

– Кьеркегор, Моцарт, потом Мольер и еще один поэт. Интеллектуальное любопытство.

– Никогда не поверю, что какая-нибудь женщина может испытывать к Дон Жуану чисто интеллектуальное любопытство.

– Ну, если и было что-то еще, то это что-то таилось глубоко в подсознании и до сих пор там прячется. Уверяю вас, у меня никогда не было каких-то особых догадок касательно личности Дон Жуана или мифа о нем. Моя диссертация не содержит ничего нового: компиляция, систематизация, сопоставление никогда раньше не сводимых вместе материалов. Я привожу все в систему, выявляю новые связи, переклички. Современная научная работа.

Она шутливым жестом указала на тетрадь:

– А он мне сказал, что диссертация никуда не годится.

Впервые за весь вечер в словах ее прозвучала любовь, таким тоном девушки обычно произносят, смежив веки: «Он открылся мне в любви». И точно так же, как это делают самые обычные девушки, она замолчала, словно сомкнутые веки пытались удержать мимолетное воспоминание.

– Он сказал это в тот самый вечер, когда я защитила в Сорбонне диссертацию. Народу собралось мало, но он сидел в зале, сидел с таким скучающим видом, точно думал поразвлечься, да ошибся адресом. Он смотрел на меня, и я все время гадала, кто бы это мог быть – кто-то из круга моих друзей или просто знакомый, с которым я однажды поболтала и тотчас вычеркнула из памяти? Никто из зала меня не поздравлял, меня не ждал возлюбленный, с которым мы вместе пошли бы отпраздновать мой маленький триумф. Я осталась в аудитории одна, и тогда он подошел ко мне и, словно это было совершенно в порядке вещей, заговорил, и беседа наша длилась долго-долго, и я не нашла тут ничего странного, как и в его приглашении поужинать вместе и продолжить разговор. Сначала я приняла его за иностранца, занимающегося Дон Жуаном, или, скажем, за преподавателя литературы, который знает больше меня о том, в чем я мнила себя крупным специалистом. Но стоило нам сесть в ресторане за столик, как мне стало с ним легко, словно со старинным и самым близким другом. Именно тогда он сказал, что моя гипотеза неверна, что настоящий Дон Хуан Тенорио абсолютно не был похож на того субъекта, чей нравственный облик я обрисовала в диссертации. И мне было приятно слышать это и даже лестно… Чувства мои казались такими же естественными, как и все происходящее, как все, чему надлежало произойти. Возможно, именно ощущение естественности сделало меня такой пассивной и податливой: в конце концов я перестала терзаться вопросами и отдала себя на волю волн, пустилась в плавание, полное неожиданностей, чем оно меня и околдовало. – Вдруг она спросила: – А вы были когда-нибудь влюблены? – Но ответа ждать не стала. Резко поднялась с софы и, все более загораясь, продолжала рассказывать, помогая себе жестами. Порой слова ее трепетали от нежности. – Я слушала не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил. Тон, манера смотреть на меня, мимика, движения, что-то