— Ты с ума сошла, — сказала она, пристально глядя в раковину с посудой.

Элси рассмеялась и подняла бокал против лампы, разглядывая его из-под полуопущенных век.

— Уж поверь. Я знаю, о чем говорю.

— Как его звали?

Элси порылась в памяти в поиске подходящего имени.

— Эйб, — сказала она наконец.

Эйб? Откуда? Единственный Эйб, которого она знала, был морщинистый шотландец, несколько лет назад оказавшийся с ней вместе на борту. С тех пор она не подумала о нем ни разу. Не имела к тому оснований. У них не было практически ничего общего, и он вряд ли являл собой достойный объект эротических фантазий. Но Инес повелась. Она всегда велась, когда Элси ее искушала.

— Где это ты его нашла?

— В Новом Орлеане.

— В южных штатах? А вы хоть вместе-то могли показаться, на Юге?

Элси улыбнулась и убрала в шкафчик последний бокал, потом принялась складывать полотенце. У Инес, разумеется, были отдельные полотенца для стекла и остальной посуды. Плюс еще одно, которое лежало, жестко накрахмаленное и наглаженное, на обеденном столе в ожидании вилок, ложек и ножей. Ясно. Маленькая фрёкен Благоразумие выросла в большую фру Хозяйственность.

— А мы нигде и не показывались, — сказала она и потянулась за другим полотенцем — для прочей посуды. — Мы же были с ним вместе на одном судне.

— Ты с ума сошла, — повторила Инес.

С детства Элси и Инес закутывались в фантазии друг друга, заворачивались в них и туда врастали, так что, возвращаясь мыслями в детство, они вспоминали именно фантазии. Фантазии и свет. Казалось, словно все детство они провели, зарывшись под свои одеяла в комнате с коричневыми обоями, называвшейся детской, словно они годами лежали под красными ватными одеялами с белыми пододеяльниками, заключенные в мутно-желтый свет тяжелой латунной лампы с пергаментным абажуром, которая стояла на письменном столе между двумя кроватями. Мира не существовало, они не слышали ни трамваев, скрежещущих по рельсам снаружи, ни шепота радио в гостиной, ни бормотания матери, ни кашля отца.

— А давай, как будто у нас у каждой есть собственная птица, — сказала Элси. — И мы как будто полетели на них…

— Чур только не гуси, — сказала Инес. — Лебеди. У каждой как будто свой лебедь.

— И мы полетели высоко-высоко…

— Через огромный лес, совершенно черный лес…

— Хотя на земле лежал белый снег.

— И горы вдали. Черные горы с белыми вершинами.

— А на вершине самой высокой горы как будто стоит замок. Хрустальный.

Потом они лежали молча, Инес на спине, а Элси на животе, и смотрели, как лебеди кружат над замком. Там внутри виднелись какие-то смутные фигуры. Сквозь толстый хрусталь не разглядеть ни как они выглядят, ни чем занимаются, но по ссутуленным спинам и медленным движениям можно было понять, что они грустят.

— Королева плачет, — сказала Инес. — Но не хочет, чтобы кто-нибудь это увидел.

— Но король не плачет, — подхватила Элси.

— Он надеется.

— Да. Гадалка сказала ему, что надежда есть.

— Если кто-нибудь отведет его к роднику в лесу, то он выздоровеет…

— Но он не знает, где этот родник.

— И из замка невозможно выйти, если ты не умеешь летать.

— И король считает, что никто на свете не может ему помочь. И тут появляемся мы.

Они усадили короля на одного лебедя, а сами уселись вдвоем на другого, велели королю держаться покрепче, а потом приказали своим птицам взлететь. А через несколько минут — когда король уже выпил глоток воды из волшебного родника и тут же выздоровел — они позволили птицам взмыть еще выше. Они двигались сквозь облака, похожие по вкусу на сахарную вату, дергали за хвост комету, едва не задевая звезды, прежде чем повелели лебедям возвращаться назад в замок, где их ждала королева. Как же она обрадовалась, что Элси и Инес вылечили короля! И так она радовалась каждый вечер.

Когда в следующий миг Лидия прокралась в комнату, чтобы выключить лампу, Инес и Элси лежали с закрытыми глазами. Они никогда не говорили о том, что думают, когда наступает темнота, но иногда позволяли друг дружке догадываться.

— Почему Бог такой глупый? — всхлипывала Инес в тот день, когда упала и больно ударилась.

Элси ответила не сразу, сперва огляделась, удостоверилась, что никто не слышал то, что сказала сестра.

— Я сама хотела бы это знать, — сказала она, помогая Инес счистить мелкие камешки со ссадины. — Честно.

Большего сказать было нельзя.

Конечно, они помнили и другое — то, что называлось действительностью, хотя и не так отчетливо. Мир вокруг них был не вполне осязаем, пока они не пошли в школу. А до этого они жили, обратясь друг к другу, играли в одни и те же игры, слушали одни и те же сказки, думали одни и те же мысли.

Они редко встречались с другими детьми, а когда такое изредка случалось, Инес и Элси терялись. Другие дети были странные. Они не умели играть, играть по-настоящему, то есть — как Элси и Инес. А хуже всего были мальчишки, особенно один, по имени Готфрид. Мама привела его, высморкала и пригладила мокрой щеткой волосы, но не успела она скрыться в библиотеке, чтобы выпить чаю с Лидией, как он опять разлохматился и рассопливился. Играть в его понимании было носиться по детской, опрокидывая все на своем пути. Сестры забрались с ногами на кровать Элси, откуда неодобрительно наблюдали за ним. С чего он вдруг решил, что это так весело — тыкать пальцем во все книги со сказками и пихать их в самую глубь шкафа? Или выкинуть на пол палочки для «микадо», если ты в него играть не собираешься? Или зачем, кряхтя и пыхтя, забираться на письменный стол, чтобы тут же спрыгнуть оттуда на пол? Можно ведь стукнуться, уж это даже Готфрид мог бы понять. Но видимо, так и не понял, потому что сидит теперь на полу и шмыгает носом, а сопля свесилась из носа до самой губы. Он просто дурак. Невозможный дурак. Обе решили не обращать на него внимания.

— Может, сыграем в савойанг? — спросила Элси у Инес.

Инес хлопнула глазами, она никогда раньше не слышала этого слова, но сразу сообразила.

— Давай, — ответила она. — Сегодня же четверг, значит, будем играть в савойанг.

Готфрид замер, где стоял — у кукольного домика, целиком поглощенный тем, что поднимал и опускал черную крышку унитазика. Домик был, естественно, самый современный, Эрнст сам его смастерил, когда в последний раз был в санатории. И даже провел туда электричество, но лампочку разрешил зажигать только по воскресеньям. Иначе батарейка слишком быстро сядет.

— Чего? — спросил Готфрид.

Инес обняла руками куклу и прижала к животу, Элси поправила заколку.

— Что за саво… — спросил Готфрид. — Ну, что вы сказали.