Дружественные связи очень много значили для Дороти в то время. Беременность начала тяготить ее, она ругала себя за то, что не открылась матери раньше и не убежала из Дублина до этого несчастья. Если бы после пережитого на чердаке Смок-Али она уехала из Дублина, она могла бы продолжать выступать без этих осложнений; оставшись и подчинившись его воле, она не только связала себя его ребенком, но и потеряла уважение к себе. Но ей не было свойственно оглядываться назад, и она не должна делать это и сейчас. Ее вина — молодость и неопытность, и она дорого заплатила за эту вину.

Труппа выступала в Йорке, и когда они туда приехали, Грейс ждало письмо от сестры Мэри. «Я надеюсь, дорогая сестра, — писала Мэри, — что вы приедете вовремя. Я мечтаю увидеть Дороти. Я слышала отзывы о ее игре, семья будет ею гордиться». Грейс вместе с Дороти и Эстер отправились к Мэри и в ужасе увидели, что она умирает. Грейс обняла сестру и зарыдала, думая о тех днях, когда они убежали из отцовского дома, об их надеждах и тщеславных мечтах, которые не осуществились... или осуществились лишь отчасти. Мэри поняла, о чем она думает. Она поморщилась.

— Да, Грейс, я умираю. Но у меня была хорошая жизнь, и я ни о чем не жалею.

Ее взгляд остановился на Дороти, она протянула ей дрожащую руку.

— Посмотри, — сказала она. — Это вино. Не позволяй ему разрушить лучшее, что есть в тебе. Я слышала о твоей игре. Могу тебе признаться, она расшевелила некоторых наших милых дам. Не обращай внимания, дорогая. Ты должна идти вперед и добиться самого большого успеха. Наступит время, и она победит, Грейс. И тогда вы порадуетесь, что уехали из Дублина, — ведь иначе не было бы Дороти Джордан.

— Не утомляй себя, — сказала Грейс.

— Какое это имеет значение? В любом случае мне осталось немного.

Мэри заговорила быстро и возбужденно о прошлых успехах и неудачах, о своей «любви» — так она называла тягу к спиртному, — которая ее погубила.

— У всех есть свои слабости. Не позволяй своим слабостям мешать твоей карьере, Дороти. Я должна была больше работать. Я должна была прославить семью. Но ты это сделаешь, Дороти, я знаю.

Лежа не подушках и уставившись горящим взглядом на сиделку, она была похожа на мрачную прорицательницу.

Она умерла через несколько дней. Говорили, что встреча с сестрой и племянницами успокоила ее. Все, что у нее было, она завещала Дороти Джордан, своей племяннице. В основном, это была одежда, большая часть которой находилась в закладе; у Дороти к тому времени уже было несколько своих нарядных туалетов.

Их дела постепенно поправлялись; Дороти имела постоянное жалование, которое Уилкинсон увеличил до двадцати трех шиллингов. Конечно, это было отнюдь не богатство, но Дороти была экономной и, добавив то немногое, что ей оставила тетушка Мэри, рассчитывала создать неплохие условия ребенку к моменту его появления на свет.

Корнелиус Свон сопровождал труппу на гастролях, поскольку очень хотел видеть все спектакли с участием Дороти. Когда Дороти чувствовала себя не совсем здоровой, что теперь случалось довольно часто, он навещал ее и, сидя возле постели, обсуждал с ней роли. Время вынужденного отдыха проходило весьма приятно, и пожилой джентльмен был в восторге. Он говорил, что смотрит на Дороти, как на свою приемную дочь и имеет большие планы на ее будущее.

Поддерживаемая напутствиями тетушки Мэри и участием Корнелиуса Свона, Дороти чувствовала себя более уверенно перед предстоящими испытаниями. Неприязнь миссис Смит можно вынести, даже ее попытку сорвать бенефис Дороти.

Все, казалось, складывалось неплохо, но, очевидно, в жизни не может быть только одно хорошее. Именно ее успех все испортил: в Йорке ее настигло письмо Дэйли. Он осведомлен о ее успехах и знает, где она сейчас выступает. Она бросила труппу и разорвала контракт, а потому он требует немедленной уплаты двухсот пятидесяти фунтов. Кроме того, есть еще личный долг, и он предлагает ей на выбор три варианта: она может вернуться в Дублин, и их отношения продолжатся, она может вернуть долг или она будет немедленно арестована и посажена в долговую тюрьму.

Грейс застала ее за чтением письма в ужасном состоянии.

— Вот, — сказала она. — Конец всему. С этим нам не справиться. Мы в ловушке.

В дверь позвонил Корнелиус. Он был очень возбужден.

— Я уговорил Уилкинсона возобновить «Зару» и дать вам заглавную роль. Конечно, придется немного порепетировать. Я готов... Но что случилось?

Дороти протянула ему письмо.

— Я не думаю, что буду играть Зару или кого-то еще, — сказала она. — Я думаю о том, чтобы удрать отсюда. Но куда? Если я буду продолжать выступать и сделаю хоть какое-то имя, он найдет меня. А если не играть, на что мне жить?

— Что же вы намерены делать?

— Я пытаюсь что-нибудь придумать.

— И вам не пришло в голову посоветоваться со мной?

Дороти покачала головой.

— Ничего не поделаешь. Я ясно это понимаю. С того самого дня, как я увидела этого человека, у меня не осталось никакой надежды.

Корнелиус рассмеялся.

— Вы забыли, моя дорогая, что я не бедняк. Вы также забыли, что я отношусь к вам, как к своей приемной дочери и как к одной из лучших наших актрис. Дэйли незамедлительно получит свои деньги, и это будет развязкой злодейской пьесы, если вас устраивает такой вариант. Я отправлю деньги без промедления, и мы с вами сможем заняться серьезным делом — репетировать «Зару».

Она почувствовала себя так, словно груз, который она долго тащила, свалился у нее с плеч. Она была свободна. Никогда больше она не будет просыпаться по ночам от страшного сна: темный чердак и отвратительные щупальца, тянущиеся к ней через водную гладь.

Ее дорогой друг Корнелиус Свон разорвал цепи, приковавшие ее к этому дьявольскому отродью.

Она была свободна... почти свободна, не так, как она хотела бы: она носила в себе его ребенка.

Однажды вечером, когда Дороти играла Присциллу-сорванца, в театре был большой переполох, вызванный приездом из Лондона актера, пожелавшего посмотреть спектакль. Ее вдохновляло присутствие гостя, и впервые, за многие месяцы освободившись от чувства страха, Дороти играла превосходно. После спектакля мистер Смит — он был всего лишь однофамильцем завистливой актрисы — прошел за кулисы, чтобы поздравить исполнителей и особенно Дороти.

— Да вы просто гений комедии, миссис Джордан, — сказал он. — Клянусь Богом, я никогда не видел лучшего исполнения «Сорванца». — Это была большая похвала, к тому же она исходила от артиста, выступающего в Друри-Лейн и признанного лондонской публикой.

Мистера Смита все называли «Джентльмен» благодаря его изысканным манерам, говорили, что в одежде он подражает принцу Уэльскому и очень изящно нюхает табак.

Он очень элегантно поклонился и похвалил большинство артистов, но Дороти чувствовала, что ее он хвалил с какой-то особенной искренностью. Иначе зачем ему было ходить на все ее спектакли? Его присутствие вдохновляло ее, и она была уверена, что, когда он в зале, она играет в полную силу. По театру поползли разговоры: мистер Шеридан послал его поискать талантливых актеров, а это означало, что кто-то из труппы имеет шанс получить приглашение в Лондон. При этом не исключались и Ковент-Гарден, и Друри-Лейн.