— Ты дурак. Будешь отдавать мне половину своей еды — слишком ослабеешь к моменту побега, если я таковой устрою. А я не устрою. Ничего не получится.

— Но...

— Десять раз, — прошептал Каладин. — Десять попыток побега за восемь месяцев от пяти разных хозяев. И сколько из них закончились удачно?

— Ну... наверное... ты ведь все еще здесь...

Восемь месяцев. Восемь месяцев рабства, восемь месяцев баланды и побоев. С тем же успехом могла пройти вечность. Он уже почти не вспоминал армию.

— Рабу не спрятаться, — пояснил Каладин. — Не с клеймом на лбу. Несколько раз получилось сбежать. Но меня всегда находили. И возвращали на прежнее место.

Когда-то его называли счастливчиком. Благословенным Бурей. Это была ложь... Скорее наоборот, Каладина преследовали неудачи. Он поначалу отметал привычные солдатские суеверия, но делать это становилось все сложнее и сложнее. Каждый, кого юноша когда-либо пытался защищать, погибал. Снова и снова. И положение самого Каладина стремительно ухудшалось. Лучше уж не сопротивляться. Таков его жребий; он смирился.

Смирение наделяло неким подобием силы, свободы. Свободы безразличия.

Раб в конце концов понял, что Каладин больше ничего не скажет, и отступил, принялся поедать свою баланду. Грохочущие фургоны продолжали катиться, зеленые поля тянулись во все стороны. Но пространство вокруг было голым. Стоило приблизиться, трава пряталась, каждый стебелек втягивался в дыру, похожую на булавочное отверстие в камне. Когда фургоны удалялись, трава робко вы­глядывала наружу и вытягивала стебельки. Поэтому клетки ехали по широкой каменистой дороге, расчищенной только для них.

Здесь, далеко в Ничейных холмах, Великие бури были невероятно сильными. Растения научились выживать. Вот что нужно делать — учиться выживать. Собраться с духом, пережить бурю.

Каладин ощутил запах потного, немытого тела и услышал звук шаркающих ног. Он подозрительно оглянулся, ожидая увидеть того же раба.

Однако это был другой мужчина — с длинной черной бородой, грязной и спутанной, с прилипшими кусочками еды. Каладин укорачивал свою бороду, позволяя наемникам Твлаква время от времени ее подсекать. Раб был одет в такой же, как у него, ветхий коричневый мешок, подпоясанный веревкой. Глаза у него, конечно же, тем­ные. Возможно, глубокого темно-зеленого цвета, хотя с темными глазами иной раз это определить трудно. Они все казались карими или черными, если не взглянуть на них в правильном свете.

Незнакомец отпрянул, вскинув руки. На одной ладони у него проступала сыпь — очень яркая на бледной коже. Видимо, он приблизился, потому что услышал, как Каладин разговаривает с другим товарищем по несчастью: молодой воин с первого дня вызывал у всех рабов одновременно страх и интерес.

Каладин вздохнул и отвернулся. Раб нерешительно сел рядом.

— Прости, друг, но я хочу спросить — как ты стал рабом? С ума схожу от любопытства. Мы все с ума сходим.

Судя по говору и темным волосам, он был алети, как и Каладин. Как и большинство рабов. Юноша промолчал.

— Вот я, к примеру, украл стадо чуллов, — продолжил мужчина. Его хриплый голос походил на шелест бумаги. — Взял бы одного, меня бы просто побили. Но целое стадо, семнадцать голов... — Он тихонько хихикнул, восхищаясь собственной отвагой.

В дальнем углу фургона кто-то снова закашлялся. Они все здесь выглядели жалко, даже для рабов. Слабые, больные, тощие. Некото­рые пытались бежать, хотя только у Каладина было клеймо «шаш». Самые никудышные из никудышной касты, купленные с невероятной скидкой. Скорее всего, их везли для перепродажи в отдаленные края, где отчаянно не хватало рабочих рук. Вдоль побережья за Ничейными холмами множество маленьких независимых городов, где о воринских правилах обращения с рабами вряд ли кто-то слышал.

Путешествовать по этим землям было опасно. Они никому не принадлежали. Твлакв мог легко нарваться на безработных наемников, срезая путь через открытые пространства и держась вдали от обычных торговых трактов. Здесь полно людей без чести, которые не побоятся прикончить работорговца и его рабов ради нескольких чуллов и фургонов.

Люди без чести. А остались ли еще другие?..

«Нет, — подумал Каладин. — Честь умерла восемь месяцев ­назад».

— Ну? — не отставал мужчина с лохматой бородой. — Из-за чего ты угодил в рабы?

Каладин снова уперся рукой в прутья клетки и спросил:

— Как тебя поймали?

— Это вышло случайно, — сказал раб. Парень не ответил на его вопрос, но все-таки заговорил — уже хорошо. — Из-за женщины, конечно. Следовало догадаться, что она меня сдаст.

— Не надо было тебе красть чуллов. Слишком медленные. Взял бы лучше лошадей.

Чуллокрад расхохотался от души:

— Лошади? Я что, похож на безумца? Если бы меня поймали на такой краже, то повесили бы. С чуллами, по крайней мере, отделался рабским клеймом.

Каладин покосился на раба. Клеймо у того на лбу было старше его собственного, кожа вокруг шрама побелела. Что это за соче­тание?

— «Сас-Мором», — прочитал Каладин.

Так назывались владения великого лорда, где этого человека заклеймили.

Мужчина потрясенно уставился на него:

— Ого! Ты умеешь читать глифы? — (Несколько ближайших рабов от изумления зашевелились.) — Друг, да твоя история должна быть еще интереснее, чем я думал.

Каладин взглянул на траву, что колыхалась на ветру. Когда ветер усиливался, самые чувствительные стебли тотчас же шмыгали в нор­ки, и пейзаж делался пятнистым, словно шкура плешивой лошади. Докучливый спрен ветра все еще вертелся поблизости, летал от пят­на к пятну. Как долго он уже преследует Каладина? По меньшей мере два месяца. Весьма странно. Может, это другой спрен. Их невозможно отличить друг от друга.

— Ну так что? — с намеком спросил раб. — Почему ты здесь?

— По многим причинам. Неудачи. Убийства. Предательства. На­верное, почти с каждым из нас было то же самое.

Вокруг него несколько мужчин согласно заворчали; у одного ворчание перешло в резкий кашель. «Постоянный кашель, — всплы­ло в памяти Каладина, — сопровождаемый избытком мокроты и ноч­ным лихорадочным бредом. Скорее всего, кашель-скрежетун».

— Понял, — пробормотал общительный раб, — видимо, стоит задать вопрос по-другому. Мать меня всегда учила выражаться поточнее. Говорить, что думаешь, и просить, что нужно. За какое преступление ты получил первое клеймо?

Каладин выпрямился, чувствуя, как что-то постукивает под днищем катящегося фургона.

— Я убил светлоглазого.

Его безымянный напарник снова присвистнул, на этот раз уважительнее:

— Странно, что тебе сохранили жизнь.

— Рабом меня сделали не из-за того убийства. Все дело в другом светлоглазом, которого я не убил.