Маршалл вечно изводит Снелгроува, а Дебенхэм слишком уж привязан к некому Фрибоди. Раз уж мы об этом заговорили, мне вспомнилась забавная история о крокетном матче, в котором директриса знаменитой школы для девочек играла против директора очень известной школы для мальчиков, крайне тучного мужчины. Так вот…

Довольно банальная история казалась совершенно уморительной благодаря модуляциям дребезжащего голоса рассказчика. Он делал паузы перед словами и выговаривал их медленно, чуть задыхающимся и неодобрительным голосом, так что все, кроме Софи, сначала посмеивались, а потом начали хохотать. Софи с угрюмым видом наблюдала за мужской реакцией на рассказ: Гай приговаривал: «Господи!» — и утирал слезы, Инчкейп смеялся, запрокинув голову, а Добсон покачивался от наслаждения.

— И о чем шла речь? — спросила она, когда история подошла к концу.

— О крокетных шарах, — ответил Инчкейп.

— Тогда я не понимаю. Что тут смешного?

— А почему вообще что-то бывает смешно? — мягко спросил Инчкейп.

Этот ответ не удовлетворил Софи.

— Это английский юмор, да? — спросила она агрессивно. — У нас в Румынии свои шутки. Например, какая разница между котенком и куском мыла? По-моему, полная глупость.

— И что же, какая между ними разница? — спросил Гай.

Софи раздраженно на него взглянула и ничего не ответила. Он стал уговаривать ее; наконец она сдалась и обиженно сказала:

— Если посадить котенка у дерева, он на него заберется.

Успех шутки удивил ее саму. Она подозрительно оглядывалась, но, постепенно успокоившись, благодушно сообщила:

— Я знаю много таких шуток. Мы их рассказывали в школе.

— Расскажи еще, — попросил Гай.

— Но это же такая глупость.

— Что ты, это очень интересно.

Уговорив ее рассказать еще несколько штук, мало отличающихся друг от друга, Гай начал доклад на тему грубого крестьянского юмора, примерами которого он назвал сказочные загадки. Он попросил Якимова подтвердить, что русские крестьянские сказки по сути не отличаются от крестьянских сказок других народов.

— Наверняка, дорогой мой, наверняка, — пробормотал Якимов. Глаза его опустели, тело обмякло — в нем словно бы угасла жизнь, если не считать руки, которой он каждые несколько минут подливал себе бренди.

Добсон, задремав, чуть не соскользнул со стула, после чего кое-как проснулся и сел поудобнее. Инчкейп с застывшей улыбкой слушал Гая. Было уже поздно, но никто, казалось, не собирался уходить. Ресторан был набит битком, оркестр играл, все ожидали второго выступления Флорики. Гарриет вдруг ощутила, как она устала; ей захотелось оказаться в кровати. Гай рассказывал, что в жаркие летние ночи посетители таких ресторанов засиживались под деревьями допоздна. Однако это не была жаркая летняя ночь. Из окружавшей их тьмы время от времени приходили волны осенней прохлады, от которой застывал летний воздух. Кто-то упомянул, что на горные пики к северу от города лег первый снег. Она понадеялась, что хотя бы холод заставит их вскоре покинуть ресторан.

Якимов меж тем вылил себе в бокал остатки бренди и принялся оглядываться. Глаза его вновь обрели блеск. Когда подошел официант, Якимов лишь слегка шевельнулся и прищурился в сторону бутылки, и ее тут же заменили полной — так быстро, что Гарриет предположила, что Якимов обладает такой же магической властью над официантами, как некоторые люди — над птицами и зверями. Заново наполнив свой бокал, он откинулся на спинку стула, готовясь, как опасалась Гарриет, просидеть тут всю ночь.

Что же до Гая, выпивка ничуть не убавила его энергию. Он впал в словоохотливую эйфорию, в которой совершал открытия и делал экскурсы в метафизику и социальные науки. Каждые несколько минут Софи — которая теперь выглядела радостной и оживленной — по-хозяйски перебивала, чтобы объяснить, что он имеет в виду. Возможно ли, подумала Гарриет, что на самом деле этот разговор казался Софи таким же бессмысленным, как и ей самой?

— Можно сказать, что загадки — это самая примитивная форма юмора, — говорил тем временем Гай. — Настолько примитивная, что это уже не юмор, а магия.

— Он имеет в виду, как сфинкс и оракул, — вмешалась Софи. — Оракулы всегда говорили загадками.

— Кроме Делосского, — заметил Инчкейп.

Софи смерила его презрительным взглядом.

— Оракул был в Дельфах[14].

Инчкейп пожал плечами и промолчал.

В полночь Флорика вышла, чтобы спеть еще раз. На этот раз Гай был слишком поглощен собственной речью, чтобы заметить ее. Гарриет посмотрела на столик Ионеску — там никого не было. Флорике поаплодировали уже с меньшим пылом, она ушла со сцены, и оркестр продолжил играть.

Гарриет зевнула. Полагая, что воспринимает происходящее крайне милосердно, она разглядывала Софи и думала: неужели Гая действительно привлекает такая вот девичья глупость? Если бы она, Гарриет, так гримасничала и жестикулировала, перебивала бы его и требовала бы внимания — понравилось бы ему?

— По-моему, нам пора, — сказала она неожиданно для самой себя.

— Никто не хочет расходиться, — ответил Гай, очевидно шокированный ее предложением.

— Нет-нет, — тут же подхватила Софи. — Еще слишком рано.

— Я устала, — сказала Гарриет.

— Завтра вы можете спать весь день, — ответила Софи.

Инчкейп затушил сигарету:

— А я бы лег пораньше. Мне не удалось выспаться в поезде.

— Ну дайте мне хотя бы допить, — сказал Гай тоном ребенка, который просит посидеть еще десять минуточек, и поднял свой полный бокал.

— Еще совсем рано, дорогая моя, — вставил Якимов, доливая себе бренди.

Они просидели еще полчаса. Гай цедил бренди и пытался оживить разговор, но ритм был утерян. Всеми овладела вялость, присущая окончанию вечера. Когда наконец решили уходить, пришлось искать официанта.

Инчкейп положил на стол купюру в тысячу леев со словами:

— Это за меня.

Гай заплатил остальное.

Они взяли такси и двинулись обратно. Софи жила в центре города, и ее высадили первой. Гай вышел проводить ее до двери, и она долго и эмоционально что-то говорила, схватив его за руку. Уходя, он окликнул ее:

— До завтра!

Затем отвезли в «Атенеум» Якимова. Уже у гостиницы он сказал:

— Батюшки, я и забыл: меня ждут на приеме в апартаментах княгини Теодореску.

— Какой поздний прием, — пробормотал Инчкейп.

— На всю ночь.

— Когда мы найдем себе квартиру, приходите к нам на ужин, — сказал Гай.

— С радостью, дорогой мой, — ответил Якимов и принялся выбираться из автомобиля, в результате чего практически уселся на бордюр. Кое-как встав на ноги, он нетвердым шагом дошел до вращающихся дверей и по-детски помахал остающимся.

— Мне интересно, — сухо сказал Инчкейп, — как вы будете вознаграждены за свое гостеприимство.

— Яки раньше был знаменит своими приемами, — с упреком сказал Добсон из своего угла.

— Что ж, посмотрим. Пока что, если вы не против, я бы попросил высадить меня следующим.

Принглы молча вошли к себе в комнату. Гарриет опасалась, что муж упрекнет ее в