Явно не паломники, подумал Деменсио.

Пухла заинтриговало то, что сказал кубинец. Статуя, которая плачет? О чем?

– Ты бы тоже плакал, – заметил Бодеан Геззер, – если б застрял в такой дыре.

– Ты, значит, ему не веришь.

– Нет, не верю.

– Так я уж видел плачущих Дев Марий по телевизору, – сказал Пухл.

– А я и Багза Банни по телевизору видел. Он поэтому что, настоящий? Может, ты думаешь, будто есть всамделишный кролик, который поет и танцует, напялив пиздатый смокинг?

– Это другое дело. – Пухла задел едкий сарказм Бода. Иногда Пухлов друг, похоже, забывал, у кого ружье.

– Вот мы и пришли! – объявил Бод, помахав в сторону мерцающей вывески, по буквам составлявшей слова «Хвать и пошел». Он припарковался в инвалидной зоне перед входом и врубил в кабине верхний свет. Из кармана он извлек сложенную вырезку из «Майами Геральд». В статье говорилось, что второй выигрышный лотерейный билет был куплен «в сельской общине Грейндж». Победитель, говорилось в ней, еще не объявился потребовать свою долю выигрыша.

Бод вслух зачитал это Пухлу, и тот сказал:

– Навряд ли в таком городишке много точек «Лотто».

– Давай спросим, – решил Бод.

Они зашли в «Хвать и пошел» и взяли две двенадцатибаночные упаковки пива, целлофановый пакет с вяленой говядиной, блок «Кэмела» и кофейный пирог с грецкими орехами. Пока продавец пробивал им чек, Бод поинтересовался насчет билетов «Лотто».

– Сколько вам нужно? Мы единственный лотерейный пункт в городе, – ответил продавец.

– Точно? – Бод Геззер самодовольно подмигнул Пухлу. Продавцу было лет восемнадцать, может, девятнадцать.

Крупный и со свежим загаром. У него были обрезанные заусенцы и невероятно прыщавый нос. Пластиковый значок определял его как Фингала.

Он сказал:

– Может, вы, ребята, слышали – в этом магазине вчера был продан выигравший билет.

– Да ну!

– Святая правда. Я сам его продал той женщине.

Бод Геззер прикурил сигарету:

– Прямо здесь? Быть не может.

– По мне, так это фигня полная, – сказал Пухл.

– Нет, клянусь. – Продавец пальцем перекрестил себе сердце. – Девушка, Джолейн Фортунс ее зовут.

– Да? И сколько ж она выиграла? – спросил Пухл.

– Ну, сначала-то было двадцать восемь миллионов, только потом оказалось, что ей придется поделиться. У кого-то еще были те же номера, так в новостях сказали. Кто-то там рядом с Майами.

– Что, правда? – Бод заплатил за пиво и продукты. Потом бросил пятидолларовую купюру на прилавок. – Ну вот что, мистер Фингал. Дай мне пять «Пальцев в небо», если, конечно, у тебя до сих пор рука счастливая.

Продавец улыбнулся:

– Вы приехали куда надо. Город славится чудесами. – Он вытащил билеты из автомата «Лотто» и вручил их Боду Геззеру.

– Она, что ль, местная, эта Джолин? – спросил Пухл.

– Наперерез через парк живет. И это, Джолейн.

– Интересно, а муж ей не нужен? – изрек Пухл, почесывая шею.

Продавец ухмыльнулся и понизил голос:

– Без обид, сэр, но она для вас, пожалуй, слишком загорелая.

Все трое заржали. Бод и Пухл попрощались и зашагали к пикапу. Какое-то время они просто сидели в кабине, пили пиво и жевали мясо, не говоря ни слова.

– Выходит, все как ты и говорил, – подытожил Пухл.

– Угу. Как я и говорил.

– Черт. Негритянка. – Пухл обеими руками вцепился в кофейный пирог.

– Жуй быстрее, – сказал Бод. – У нас есть работенка.

Том Кроум провел с Джолейн Фортунс три часа. Назвать это интервью было бы преувеличением. Он никогда не встречал никого, включая политиков и заключенных, кто умел так искусно уводить разговор в сторону. Джолейн Фортунс обладала дополнительными преимуществами в виде нежных глаз и обаяния, которому с легкостью поддался Том Кроум. К концу вечера она располагала всеми важнейшими сведениями о нем, а он не знал о ней почти ничего. Загадкой оставались даже черепахи.

– Откуда они у вас? – спросил он.

– Из проток. Ой, красивые у вас наручные часы.

– Спасибо. Это подарок.

– Наверняка от подруги!

– От жены, очень давно.

– Сколько вы женаты?

– Мы разводимся… – и его опять несло.

В половине одиннадцатого из Атланты позвонил отец Джолейн. Она извинилась, что не взяла трубку, когда он звонил раньше. Сказала, что у нее были гости.

Когда Том Кроум поднялся, Джолейн попросила отца подождать. Она провела Кроума к двери и сказала, что ей было приятно с ним познакомиться.

– Можно мне вернуться завтра, – спросил он, – и что-нибудь записать?

– Нет.

Она легонько подтолкнула его локтем. Между ними с громким хлопком закрылась сетка.

– Я решила не светиться в вашей газете.

– Прошу вас.

– Извините.

– Вы не понимаете, – взмолился Кроум.

– Не все хотят быть знаменитыми.

Он чувствовал, что она ускользает.

– Пожалуйста. Один час с магнитофоном. Все будет замечательно, вот увидите.

Это, конечно, была ложь. Что бы Том Кроум ни написал о Джолейн Фортунс, выигравшей в лотерею, ничего замечательного ей не светит. Что хорошего ожидать от рассказа всему миру о том, что ты теперь миллионер? Джолейн была достаточно умна, чтобы это понимать.

– Извините меня за доставленные неудобства, – сказала она, – но я предпочитаю охранять мою частную жизнь.

– На самом деле у вас нет выбора. – Вот чего она не понимала.

Джолейн шагнула ближе к сетке:

– Что вы имеете в виду?

Кроум сконфуженно пожал плечами:

– В газетах все равно появится статья, так или иначе. Это новости. Так уж оно все устроено.

Она развернулась и исчезла в доме.

Кроум стоял на крыльце, прислушиваясь к урчанью и бульканью аквариумного насоса. Он чувствовал себя подонком, но в этом ничего нового. Он достал свою визитку и написал на обратной стороне: «Пожалуйста, позвоните, если передумаете».

Он вставил визитку в щель между дверью и косяком и вернулся в мотель. На комоде в номере он увидел записку: звонила Кэти. А также Дик Тёрнквист.

Кроум тяжело опустился на край постели, размышляя о ничтожной вероятности того, что его нью-йоркский адвокат по разводам отыскал его в Грейндже, штат Флорида, в воскресенье вечером, чтобы сообщить хорошие новости. Он двадцать минут оттягивал звонок.