– Это… Это настоящий тирский шекель? – облизнув пересохшие губы, хрипло спросил Трофимов. У него смешались мысли, и он потерял ощущение реальности. Настолько нереальным было все происходящее.

– Конечно! – кивнул незнакомец. – Точно из такого я изготовил перстень, который подарил Иуде!

– Кто вы?! – как зачарованный повторил Трофимов.

– Думаю, вы догадываетесь, – тонко улыбнулся незнакомец. – Нет, я даже уверен, что вы точно знаете! Недаром вы так долго и подробно изучаете мой перстень!

– Значит, вы…

Незваный гость предостерегающе поднял руку.

– Не надо! Обычно я представляюсь скромно: граф или барон. Джонсон, Терплиц, Меньшиков: фамилия может быть любой – люди уже забыли подлинных графов… Если угодно, можете звать меня барон Нортон.

Трофимов растерянно молчал.

– Ваше выступление на этом научном шабаше было ложью, – продолжил «барон Нортон». – Мне понравился ваш ответ на последний вопрос, он был дан от души, без необходимости врать, чтобы замаскировать подлинные мысли. И, надо сказать, вы попали в точку! В ресторане вы немного расслабились – сказалось вино или хорошее настроение, – и стали более откровенны. Но я не совсем понял смысл вашего ученого спора, хотя некоторые детали меня очень интересуют…

Незнакомец говорил так, будто он присутствовал и на конференции, и в ресторане, внимательно слушая их разговоры.

– Особенно меня интересует: много это – тридцать тирских шекелей, или мало за то, за что они были уплачены? Скажи откровенно свое мнение, нас никто не слышит, – он отбросил официальный тон.

– Конечно, ничтожно мало! – возмущенно воскликнул Трофимов, удивляясь сам себе. Точнее, тем словам, которые неслись из самой глубины его души и которые он никогда бы не произнес вслух! – Цена вола за Спасителя человечества, которого любят все жители Земли! Да и сама постановка вопроса о соразмерности цены безнравственна и цинична!

Незнакомец отмахнулся.

– Ерунда! Совсем недавно, лет двести назад, я уже говорил на эту тему с графом Опаловым. Вы знаете его историю. Граф обладал перстнем, но я посоветовал от него избавиться, что он и сделал, хотя и не по своей воле… Ну, да вы раскопали, что было дальше…

Трофимов кивнул.

– Так вот, ни граф, ни вы, господин доцент, ничего не знаете о чувствах, которые вызывал мой антагонист! Его вовсе не так любили, как принято считать. Тем более что с веками, я уже не говорю о тысячелетиях, интерпретация этой любви кардинально менялась…

– То есть?

– Люди получают впечатления о прошлом, особенно о далеком прошлом, из книг, картин, поэм… То есть, питаются плодами интерпретации, которые готовят для них писатели, художники, поэты!

Незнакомец поморщился.

– Я лично стал жертвой старика Гете: он описал мою внешность, придумал этот вычурный наряд, который я теперь вынужден носить, чтобы не нарушать естественность восприятия… «Камзол из кармазина с золотой ниткой, петушиное перо…» Тьфу!

Он сплюнул на старинный камень, и от него с шипением пошел дым.

– Впрочем, я-то знаю, как обстоит дело! Но как быть с сотнями миллионов человеческих существ, которые вводятся в заблуждение представителями художественной богемы?

– О любви к Нему? Вы это имеете в виду?

– Именно это, Иван Родионович, именно это! Ведь не кто иной, как эти «любящие» люди отправили Его на крест, это исторический и совершенно непреложный факт, коему я сам являлся очевидцем! А перед казнью жестоко мучили и избивали! Художники, правда, внесли немало путаницы в изучение истории, но наглядности изображения у них не отнимешь… Посмотрите, какие рожи изобразил Матиас Грюневальд в «Бичевании Христа»: тут и человек-крыса, и просто дегенеративные ублюдки – дети пьяных ночей… Если все это есть выражение любви, то тогда я не знаю, что такое выражение ненависти и злобы! Согласны?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Любовь появилась уже тогда, когда все было кончено и Его, мертвого, сняли с креста. И появляется она тоже благодаря стараниям живописцев! Некоторые изображали торжественное отпевание на фоне всеобщей скорби: тут и верные ученики, и монахи, и дамы в таких дорогих нарядах, какие могли носить только жены первосвященника Каифы и прокуратора Пилата, если бы они у них были… Я спросил Петера Корнелиуса: неужели ты думаешь, что казненного преступника, а именно преступником считался Он в тот момент, торжественно отпевали дамы высшего общества? И что это происходило публично, при свете дня и большом скоплении народа? Но ведь это глупость чистой воды!

– И каков был ответ?

– Художник не стал меня слушать. Может, оттого, что я явился к нему по-свойски, без этого костюма и грима… Бедняга побледнел, затрясся, принялся креститься и читать молитву… Мне пришлось срочно уйти.

– Не все картины имеют такую направленность, – возразил Трофимов.

– Другие художники были более реалистичны: несколько учеников, крадучись в ночи, уносят тело с места казни… Это более логично и похоже на правду, особенно для тех, кто не знает, как обстояло дело в действительности. А на самом деле было еще хуже: никакой торжественности, ночь, и бездыханное тело нес всего один человек. Один-единственный – Иосиф из Аримафеи! Впрочем, посмотрите сами на эту любовь!

Незнакомец щелкнул пальцами, будто выключателем. Сумрак вокруг сменился каким-то голубым свечением, и возникла картина жуткая в своей реальности и глобальной значимости, ибо он сразу понял, что ему хотят продемонстрировать. Какой-то несчастный избитый человек, презираемый улюлюкающей толпой, был повержен наземь, распростерт на деревянном перекрестье, и в его руки и ноги были вбиты большие железные гвозди. Смотреть на это Ивану было невыносимо тяжко, но отвернуться ему не давала неведомая сила. Страдания этого несчастного были ужасны. Но еще ужаснее было поведение людей, точнее толпы. Он не увидел ни одного сочувствующего, ни одного сопереживающего, ни одного, готового хоть словом или жестом поддержать обреченного. Только любопытство, только страстное желание увидеть страдания другого – вот что было написано на лицах черни.

Изображение подернулось голубой дымкой, и все это ужасное действие стало исчезать, как мираж.

– Ради кого он решил пойти на эти муки? Ради этой толпы людей, в которой не было ни одного Человека? И чему научила эта великая жертва людей? Вере? Состраданию? Самопожертвованию? Нет! Они взяли на вооружение лишь формы пыток, унижения и причинения страданий. И в том преуспели! То, что вы сейчас делаете с себе подобными, поражает воображение. Он вряд ли бы смог перенести утонченные истязания, которым вы подвергаете друг друга, зачастую прикрываясь Его именем…

– И что же?

– Ничего. Это подтверждает отсутствие всеобщей любви к Нему. Зато теперь у него тысячи и тысячи верующих. О чем это говорит? Только о лицемерии и ханжестве! Этот перстень – испытание всего человеческого рода. И я слежу, как он идет по векам, переходит из рук в руки, как действует на слабых людишек… И вы мне помогаете, выкапывая из глубины веков давно забытые факты и доводя их до всеобщего сведения…