Я снова перемотала пленку обратно, чтобы рассмотреть мимолетную тень на траве. Кому Харриет сказала эти загадочные слова?

Я снова пересмотрела запись, думая, есть ли способ заставить изображение замереть.

– Сэндвичи… – заговорила Харриет, и послышался ужасающий стук и скрежет.

Проектор заело!

Изображение на стене застыло на полуслове. Прямо у меня перед носом лицо Харриет начало коричневеть, темнеть, сморщиваться и пузыриться…

Пленка загорелась! Откуда-то из внутренностей проектора поднялся столбик темного вонючего дыма.

Если пленка состоит из нитрата целлюлозы, а я знаю, что некоторые пленки его содержат, то у меня проблемы.

Даже если она не взорвется, – а это вполне вероятно, – комната быстро наполнится ядовитой смесью водорода, моноокиси углерода, диоксида углерода, метана и разнообразных неприятных разновидностей оксидов азота, не говоря уже о цианиде.

Эта маленькая темная комната вмиг превратится в идеальный склеп. А через несколько минут и от Букшоу может остаться только пепел.

Я сорвала с крючка передник и набросила его на проектор.

Нитрат целлюлозы не нуждается в кислороде, чтобы гореть, он сам его содержит.

Ничто – даже огнетушители и вода – не потушат пламя нитрата целлюлозы.

Обычно, когда дело касается химикалий, я неплохо соображаю, но должна признаться, что в этом случае я запаниковала.

Я выскочила из темной комнаты, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Вместе со мной вырвался клуб дыма.

Я так и стояла – словно существо, только что выбравшееся из колодца, – когда послышался голос из-за дыма:

– Опасность?

Это Доггер.

Я смогла только кивнуть.

– Прошу прощения за вторжение, – сказал он, размахивая руками в воздухе и открывая окно, – но полковник де Люс хочет, чтобы через четверть часа семья собралась в гостиной.

– Благодарю, Доггер. Непременно буду.

Доггер не уходил. Его ноздри раздулись, и он слегка приподнял подбородок.

– Ацетат? – поинтересовался он, даже не потрудившись принюхаться.

– Полагаю, да, – ответила она. – Если бы это был нитрат целлюлозы, мы бы изрядно вляпались.

– И правда, – согласился Доггер. – Я могу помочь?

Я помолчала долю секунды, перед тем как выпалить:

– Можно ли склеить пленку?

– Можно, – ответил Доггер. – Профессионалы называют это монтажом. Надо лишь несколько капель ацетона.

Я мысленно представила себе химическую реакцию.

– Разумеется! – сказала я. – Химическое связывание целлулоида.

– Именно, – подтвердил Доггер.

– Мне следовало самой сообразить, – признала я. – Где ты этому научился?

Лицо Доггера затуманилось, и несколько неудобных секунд мне казалось, что я нахожусь в обществе совершенно другого человека.

Полного незнакомца.

– Я… не знаю, – наконец медленно ответил он. – Эти фрагменты иногда неожиданно оказываются на кончиках моих пальцев… или на языке… как будто…

– Да?

– Как будто…

Я затаила дыхание.

– Почти как будто это воспоминания.

И с этими словами незнакомец исчез. Внезапно вернулся Доггер.

– Я могу помочь? – снова спросил он, будто ничего не произошло.

Вот ведь загвоздка! Как бы я ни желала помощи Доггера, какая-то мрачная и древняя часть меня упорно цеплялась за желание сохранить эту катушку пленки в тайне.

Все так чертовски запутанно! С одной стороны, часть меня хотела, чтобы меня погладили по голове и сказали: «Ты хорошая девочка, Флавия!», но одновременно другая часть хотела утаить этот новый и неожиданный взгляд на Харриет, сохранить пленку только для себя, как собака закапывает свеженайденную суповую косточку.

Но потом я подумала, что Доггер никогда не видел Харриет лично, он появился в Букшоу только после войны. Странно, но Харриет была для него лишь тенью, оставленной покойной женой его нанимателя, – примерно как и для меня, с неприятной болью осознала я.

Только, разумеется, она еще моя мать.

В общем, все сводится к одному: насколько я доверяю Доггеру?

Могу я поделиться с ним своим секретом?

Через минуту мы были в темной комнате. Доггер включил вытяжку (а я и не знала, что она существует) и внимательно изучал липкие остатки во внутренностях проектора. Пламя и дым исчезли, унеся с собой страх взрыва.

– Особого ущерба нет, я думаю, – сказал он. – Сгорели несколько кадров. У вас есть ножницы?

– Нет. – Я недавно угробила прекрасную пару ножниц, когда разрезала ими кусочек цинка во время провалившегося эксперимента – пыталась снять отпечатки пальцев с водосточной трубы с помощью изобретенного мной процесса выедания металла кислотой.

– Еще что-нибудь острое? – спросил Доггер.

Немного устыдившись, я достала из ящика складной нож марки «Тьер-Исар»: я позаимствовала его какое-то время назад, и он оказался таким удобным, что я подумывала попросить еще один такой же на Рождество.

– Ага, – сказал Доггер, – так вот куда он подевался.

– Я храню его в чехле, – указала я. – На всякий случай.

– Очень разумно, – сказал Доггер. Он не стал говорить, что надо вернуть нож отцу, как сделали бы многие. Вот что я еще люблю в Доггере: он не ябеда.

– Сначала мы отрежем поврежденную секцию, – объяснил Доггер, – потом зачистим оба конца пленки.

– Ты говоришь так, будто уже это делал, – небрежно заметила я, не сводя с него глаз.

– Делал, мисс Флавия. Показывать кинофильмы инструктирующего плана ордам незаинтересованных людей когда-то было не самой несущественной составляющей моих обязанностей.

– То есть? – уточнила я.

Память Доггера – это всегда загадка. Временами он видит свое прошлое будто в темноте сквозь стекло, а временами – будто сквозь идеально чистое окно.

Я часто думала о том, как это, должно быть, сводит его с ума: все равно что смотреть в телескоп на луну ветреной ночью сквозь облака.

– То есть, – продолжил Доггер, – мы быстренько восстановим эту пленку. Ага! Вот так – более чем удовлетворительно.

Он развернул склеенную пленку передо мной и хорошенько дернул ее в месте склейки. Она выглядела как новенькая.

– Ты волшебник, Доггер, – сказала я, и он не стал мне возражать.

– Попробуем прокрутить ее еще раз? – предложил он.

– Почему бы и нет? – согласилась я. Мои страхи развеялись, как дым.