В Москву вернулись к вечеру, как раз ко времени встречи с принцами и последующему докладу Лобанова-Ростовского. По дороге я снова делал скучный вид и беседовал на душеспасительные темы с Победоносцевым. С ним, конечно, тоже было опасно — всё-таки Николая он знал с детства и практически являлся членом семьи. Отчего, по-видимому, и оказывал такое сильное влияние в первые годы царствования. Но я продумал разговор загодя и начал с того, что сделал вброс про Ходынскую трагедию…

Константин Петрович словно этого ждал и немедленно удивил меня… Ведь я полагал, что есть предел охранительской глупости, а оказалось, что нет:

— Николай Александрович, вам не стоит так беспокоиться на сей счёт: отмолим. Да и по правде сказать — народа ведь никто не давил, он сам давился. А публичное признание ошибок членов императорской фамилии — это умаление самого монархического принципа[6]…

В общем, как-то доехали. Аликс, правда, совсем заскучала и, похоже, начала на меня обижаться. Но здесь я был бессилен, да и, по совести говоря, подумывал, что неплохо бы и её отправить в Петербург.

Очень уж мне хотелось вздохнуть свободнее — да оказалось, что рано радовался. Танеев сообщил, что мои «августейшие родственники» и не думали никуда уезжать. Более того — Мама́заявила, что Никки переживает нервический припадок и ему требуется поддержка семьи.

«Грёбаный Экибастуз…» — выругался я про себя, слушая новости.

Впрочем, я не унывал, поскольку успел начать подготовку к вечернему приёму, и уже принял изрядное количество коньяка, отличного, надо заметить, коньяка!

А далее секретарь также доложил, что, несмотря на некоторое самоуправство, остальные мои распоряжения выполняются — праздничные мероприятия отменены или перенесены на неопределённый срок, а члены императорской фамилии внезапно занялись благотворительностью и вспомоществованиями пострадавшим и их родственникам[7].

«Ну хоть что-то…» — мысленно прокомментировал я. — «Хотя, с другой стороны, вполне даже неплохо получилось. Эх-х, ещё бы с ними не контачить…»

Позже стало известно, что особенно на ниве благотворительности отличился великий князь Сергей Александрович[8] — то ли его совесть заела, то ли уязвлённым себя почувствовал после моей провокации с Горемыкиным.

— Есть ли ещё новости?

— Как же не быть — Москва бурлит, словно улей, все обсуждают происходящее. Поговаривают, что вы на виновников Ходынской трагедии опалу собираетесь наложить. Скандальные подробности обновления правительства стали широко известны, хоть и в несколько искажённом виде. Кроме того, журналист Гиляровский опубликовал в Русских ведомостях скандальную статью о давке. Полиция арестовала весь тираж из того числа газет, что не успели распродать.

— Однако, — хмыкнул я. — А для меня экземпляр найдётся?

Торжественный ужин с принцами и затесавшимися среди них несколькими великими князьями прошёл более-менее хорошо… Ну как «хорошо» — по крайней мере, мне так показалось…

Я появился на ужине весьма и весьма подшофе, и с ходу заявил удивлённым моим состоянием гостям, что, как русский государь, имею желание разговаривать на языке родных осин. Общество стало обсуждать заявленное. А я с удивлением понял, что частично понимаю, о чём они говорят — с трудом, плохо, не совсем точно, но всё же… Английские, французские и немецкие фразы сплетались в моём похмельном разуме в странные узлы, а затем расплетались, и я понимал смысл услышанного.

Несмотря на опьянение, я старался держать себя в руках — ведь это и был мой план, как избежать серьёзных разговоров с иностранцами. Продолжая стремительно накидываться, пытался сохранить возможность рассуждать и делать выводы — пускай они потом покажутся мне смешными.

«Откуда это? Память Никки?..» — пытался думать над новой загадкой я. — «Или я всё-таки знал их в прошлой жизни?..»

Остальные подробности вечера я помнил плохо, однако всё обошлось без эксцессов… На первом экстравагантном заявлении о русских обычаях я не остановился — ужин начался с водки и трёх тостов подряд… Ну а дальше мне оставалось только поддакивать да улыбаться… Что, судя по всему, я проделывал на автопилоте…

Естественно, что доклад о соглашении с Китаем не состоялся, ибо к завершению ужина окружающую действительность я воспринимал крайне фрагментарно, а все мои внутренние силы были направлены на сосредоточение и осознание собственного положения. Попросту говоря — пытался не спалиться по пьяни!

Частично пришёл в себя ночью, когда ужасно захотелось пить. А когда в темноте нашёл графин и выдул пару стаканов воды, то с ужасом подумал:

«А с кем я сплю… Неужели?..» — приглядевшись к постели, понял, что повезло, обошлось. — «Видимо, Аликс не пожелала с убуханным телом рядом находиться…»

Затем я повторно заснул…

В тяжёлом похмельном сне опять ворочалось нечто страшное и неподъёмное, раз за разом мне казалось, что вот-вот — и Никки вернётся, стряхнёт с себя путы и снова станет хозяином положения… Несколько раз просыпался и засыпал, наблюдая вариации одной и той же картины.

А под утро приснилось другое:

Сначала мой мотоцикл раз за разом пытался проскочить мимо тупой морды самосвала, затем я старался предотвратить наезд на кирпич — стоял рядом и размахивал руками, подавая знаки самому себе, но тщетно. Раз за разом колесо под углом налетало на препятствие, и меня подбрасывало в воздух. Приходилось бессильно опустить руки и многократно наблюдать эту картину с обочины…

А когда утром меня разбудил камердинер Трупп, то в голове рассеивался ещё очередной странный морок, в котором повторялась одна и та же фраза: «Проклятый Карфаген!».

— Чтоб я ещё раз столько выпил, Алексей Егорович, — пробурчал я слуге, в ответ на пожелание доброго утра.

Примечания

[1] Николай II самодержец, и главный герой может отправить Победносцева в отставку в любой момент, однако он не имеет памяти Никки, не понимает раскаладов среди политических группировок и, соответственно, опасается последствий необдуманных действий.

[2] Перефразирование слов Николая Михайловича, которые он в реале говорил царю (если его брат, Александр Михайлович, не приврал в своих воспоминаниях).

[3] Либава — военно-морская база и сухопутная крепость в опасной близости от русско-германской границы; строилась в период с 1890 по 1907 год. Решение о создании принималось исходя из «странной» доктрины агрессивных наступательных действий русского флота против Германии. На возведение порта и крепости были потрачены огромные суммы, часть из которых была расхищена. Вероятно, в этих неблаговидных делах принимали участие великие князья Алексей Александрович (тот, который генерал-адмирал и «семь пудов августейшего мяса») и Михаил Николаевич (генерал-фельдцейхмейстер). Во всех последующих войнах и потрясениях на западном направлении Либава быстро захватывалась врагами и использовалась против России. К примеру, сейчас там базируются части НАТО.