Они почти дошли до корпусов, когда Джарен указал на северо-восточную стену.

– Ты не рассказала, что находится в той стороне.

Наари громко откашлялась, и Кива затихла, гадая, должна ли она отвечать Джарену. Но надзирательница молчала, так что Кива все-таки призналась:

– Там Бездна.

– Бездна?

– Штрафной изолятор Залиндова.

В голосе Джарена явственно слышалось недоверие:

– То есть сперва с нас три шкуры дерут, а потом еще и наказывают?

Он не знал и половины, а Киве очень не хотелось ему все это рассказывать. Но его следовало предупредить, и поэтому она дотронулась до рукава Джарена, останавливая его, прищурилась от тусклого света и посмотрела ему в глаза. Не считая люминиевых фонарей на сторожевых башнях, которые надзиратели могли направлять куда угодно, с приходом ночи Залиндов погружался в полную темноту, а пока они шли от центра тюрьмы, солнце успело почти сесть.

– Никому не известно, что происходит в Бездне, – серьезно заявила Кива. – Но все знают, что там ужасно. Ответственные за изолятор надзиратели славятся своей… изобретательностью. – Она дала Джарену время уложить ее слова в голове. – Многие заключенные оттуда не возвращаются, а если и возвращаются, то уже никогда не становятся прежними. Так что если тебе еще дорога жизнь, постарайся туда не попасть. Понял?

К счастью, Джарен не стал спорить и задавать вопросы.

– Понял.

Кива взглянула на Наари и со всем уважением, на которое только была способна, уточнила:

– В какой корпус его поселили?

– В седьмой. Третий этаж.

Кива сжала зубы и повела их к седьмому корпусу. Ну конечно его поселили в ее корпус. Хотя бы этажи разные – он на этаж выше.

Когда они дошли до длинного прямоугольного здания, в котором теперь жили они оба – и триста других заключенных, – Кива остановилась перед огромными входными дверями.

– Поднимайся по лестнице слева, там попроси, чтобы тебе дали койку на третьем этаже, – объяснила она Джарену. – Душевые и уборные в дальнем конце коридора на первом этаже. Воду не греют, так что мойся быстро и не намочи одежду, а то простудишься. – Она заставила себя взглянуть ему в глаза и добавила: – И спальни, и душевые общие для мужчин и женщин, так что существует негласное правило уважать других. Надзиратели за этим не следят, но тут и так сложновато жить: вечно приходится переживать, как бы на тебя не напали. Поэтому заключенные стараются присматривать друг за другом.

Брови Джарена сошлись на переносице.

– Звучит не очень надежно.

– Так и есть, – согласилась Кива. – Но заключенных обычно можно не опасаться. Как я уже говорила, они и без того слишком устают.

– А надзиратели? – спросил внимательный Джарен.

Кива отвернулась, ее рука отозвалась болью на воспоминания.

– Они устают меньше.

Когда Кива снова повернулась к Джарену, челюсти у него были крепко стиснуты.

– Они когда-нибудь… тебя…

– Еще один вопрос, который лучше никогда не задавать, – решительно перебила его Кива. Она ни на секунду не забывала, что буквально в нескольких шагах от них застыла тихая Наари.

Джарен, похоже, сначала собирался заспорить, но потом поднял здоровую руку, взъерошил волосы и вместо этого спросил:

– Что еще мне стоит знать?

Кива посмотрела ему прямо в глаза.

– Много всего, но запомни только одно. В Залиндове можно полагаться только на себя.

И с этими словами Кива развернулась на пятках и направилась обратно в лазарет. С наставничеством покончено.

– Я слышал, один из новых заключенных выжил, – произнес смотритель Рук, потягивая янтарный напиток из хрустального стакана. Гордый, высокий, он стоял у окна на вершине южной стены и смотрел вниз на тюремные территории. У большинства надзирателей были собственные комнаты в казармах, однако смотритель жил выше всех. И наблюдал, всегда внимательно наблюдал. – А его спутники?

Кива, неподвижно сидевшая в приемной смотрителя, покачала головой. С тех пор, как она оставила Наари и Джарена у дверей тюремного корпуса, не прошло и часа.

– Оба мертвы.

– Хм… – промычал Рук и помешал напиток в стакане.

У него была темная кожа, коротко стриженные волосы и небольшая бородка. Внешне он мало чем отличался от других дородных надзирателей, если бы не чувствовавшаяся в нем властность и не вертикальный шрам на правом глазу, похожий на перерезанный алмаз. Довершала образ черная кожаная форма с начищенными до блеска сапогами.

– Выживший был весь в крови. Раны серьезные?

Аккуратно, чертовски аккуратно, чтобы не выдать ничего лишнего, Кива ответила:

– Со временем выздоровеет.

Смотритель Рук улыбнулся, и в уголках его темных глаз показались морщинки.

– Хорошо. Это хорошо.

Еще один трудоспособный мужчина. Больше смотрителя ничего не интересовало. Какая разница, что Залиндов трещит по швам даже несмотря на высокую смертность.

За десять лет, которые Кива провела в тюрьме, она уяснила: смотритель не злой человек, он просто прагматичный и хладнокровный. А еще он держал в руках власть – невероятную власть, бок о бок с которой всегда шла тяжелая ноша ответственности. Он заведовал Залиндовом и, соответственно, отвечал не перед одним королевством, а перед восемью, ведь все они ссылали приговоренных граждан под его надзор. И все же, пусть смотрителю и приходилось подчиняться приказам правителей восьми государств, в остальном тюрьма со всеми заключенными и надзирателями была полностью в его распоряжении. Как и что он делал, никого не касалось.

Кива не питала к смотрителю Руку любви. Она хранила ему верность лишь для того, чтобы выжить, только и всего. И все же Кива знала, что и она, и другие заключенные способны на гораздо худшее. У Рука имелись хоть какие-то моральные принципы, или хотя бы их подобие. Кива не хотела даже представлять, что бы случилось, встань во главе Залиндова Мясник, Кость или еще какой-нибудь жестокий надзиратель. От тюрьмы бы не осталось ничего, кроме крови да пепла.

– Есть еще что рассказать, Кива?

Смотритель внимательно наблюдал за ней. Кива знала, что он умен. Как по ней, так даже слишком. Он жил и работал среди худших из людей, и давным-давно научился видеть их насквозь. Научился видеть насквозь нее.

– Заключенные недовольны, – ответила Кива. – Но вы и так это знаете.

Вздохнув, Рук глотнул еще напитка.

– В это время года всегда приходится туго. Они страдают от голода. Холода. Усталости. Я мало что могу с этим поделать.

Кива бы не согласилась, но промолчала. Смотритель мог дать заключенным пайки побольше, теплую одежду и одеяла, сократить время работы. Но узникам не положено наслаждаться жизнью. Они здесь не на каникулах. Их посадили в Залиндов, чтобы они работали, а потом умерли.