Апелляцию отклонили, и Владимир Дмитриевич отправился отбывать наказание в тюрьму, которая находилась всего в нескольких минутах ходьбы от его дома, – в «Кресты». Находясь в заключении, он писал жене Елене ободряющие записки на туалетной бумаге, успел набросать несколько правоведческих статей, выучил итальянский и взялся за Данте. Условия содержания были не самыми худшими: арестанту даже разрешили взять с собой складную ванну. Владимир Дмитриевич всячески преуменьшал тяготы заключения, стремясь показать, что приговор для него всего лишь мелкое неудобство.

К тому времени отец и сын Набоковы особенно сблизились: их объединяла общая страсть к бабочкам. Владимир Дмитриевич, заметив увлечение сына, подарил первенцу драгоценный экземпляр из своей коллекции – редкую бабочку, пойманную еще в детстве. Володя передал бабочку отцу в «Кресты».

Выйдя на свободу, Набоков поехал к детям в Выру и по пути с железнодорожной станции попал на праздник, устроенный в его честь в соседнем селе. Мать Владимира Дмитриевича, открещиваясь от его политических взглядов, запретила отмечать в своем имении его освобождение из тюрьмы, но местный школьный учитель, живший рядом с Вырой, все-таки устроил Набокову торжественный прием с красными бантами, синими васильками и сосновыми ветками. Коляска Владимира Дмитриевича катилась мимо реки и рощиц, мимо церкви и семейного склепа, мимо нового здания школы и старых изб. Володя выехал встречать отца.

К тому времени он был пламенно увлечен книгами и бабочками и боготворил родных, из которых никто, кроме самых дряхлых, еще не умер. Политический кризис остался позади, но в подсознании мальчика с тех пор прочно поселились образы, которые потом зазвучат в творчестве писателя: бегство, революция, тирания, антисемитизм и неволя.

6

Детские годы Набокова проходили под знаком нежной родительской любви и не очень желанного общества Сергея и гувернанток. Однако по мере его взросления на сцене жизни появлялись новые персонажи.

Брат Елены Набоковой Василий Иванович Рукавишников, «дядя Ру́ка», как его называл Владимир в английских изданиях, обожал юного Володю, буквально души в нем не чаял. Набоков долгие десятилетия помнил, сколько внимания уделял ему дядюшка, как брал его на колени и «со всякими смешными словечками ласкал милого ребенка». «Ласкал» – слово Набокова, и в его воспоминаниях о дяде столько недосказанности, что картина их отношений рисуется весьма туманной, оставляя при этом неприятный осадок.

Знавший пять языков и гордившийся умением разгадывать шифры, дядя Рука посвящал себя неким «дипломатическим занятиям». Он носил экстравагантные костюмы и шубы, охотился с собаками, сочинял романсы и пережил авиакатастрофу – его аэроплан потерпел крушение. Хотя лучшие дядины мелодии заучивал на память Сергей, Василия Ивановича больше тянуло к Владимиру.

Отец Набокова не боялся оставлять сына с Рукой – по крайней мере в присутствии других; в то же время он бывал резок с шурином, выговаривая тому (как позднее будет выговаривать и Володе) за грубость со слугами. И с осуждением смотрел на Василия, когда тот устраивал свои «концерты»: падал посреди ужина на пол и заявлял, что у него неизлечимая болезнь сердца.

Владимир Дмитриевич никогда бы себе подобного не позволил. Он был либералом, но имел традиционные понятия о чести. В печати он критиковал дуэли как феодальный пережиток, но когда в одной газетной статье намекнули, что он женился на Елене ради денег, потребовал, чтобы редактор издания либо немедленно напечатал опровержение, либо готовился принять вызов.

Если бы существовала галерея ролевых моделей, Владимир Дмитриевич представлял бы в ней образец героического отца семейства, которому честь и долг велят служить родине. Рука был другим – меланхоличным гомосексуалом с артистическими наклонностями. При всех дядюшкиных странностях Набокова долгое время задевала снисходительность, с какой к Руке относились даже те, кто ему симпатизировал. Точно в отместку позднее Набоков создал целую галерею эксцентричных персонажей – непонятых и осмеиваемых теми, кто понятия не имеет об их тайной жизни.

Помимо урока сострадания – или хотя бы жалости, – семья дала Набокову самого близкого друга детства, барона Юрия Рауш фон Траубенберга. Сын сестры В. Д. Набокова, Юрий был на полтора года старше Владимира. В юные годы это серьезная разница, и играть с ним Володе было гораздо интереснее, чем с маленьким Сергеем.

Превыше всего Набоков ценил в кузене сверхъестественное бесстрашие. Юрий так же пламенно увлекался оружием, как юный Набоков бабочками. В совместных играх старший оказывался заводилой: мальчики читали и разыгрывали сцены из романов, паля друг в друга из оружия, арсенал которого разрастался от игрушечных пистолетиков до арбалетов и духовых ружей; под конец друзья щекотали себе нервы, забавляясь с настоящим револьвером. Опасную игрушку у них конфисковали, но Юрий к этому времени уже достаточно повзрослел, чтобы начать готовиться к настоящей военной службе.

Впрочем, с Юрием Набоков виделся нечасто и большую часть времени проводил один: плакал об упущенных бабочках, покидал товарищей, если с ними было не так интересно, как с Юрием. Да и времени для досуга становилось все меньше. Череду гувернанток сменили наставники – до двенадцати лет Владимир учился дома.

Каждый из домашних учителей, как потом отмечал Набоков, воплощал в себе какую-то грань российского характера, как будто отец задался целью представить сыну все религиозно-культурные типы, населяющие империю. Сельского учителя-толстовца, учившего Набокова в Выре русской грамоте, сменил сын православного дьякона. Вслед за украинским математиком появился латыш, потом польский католик и, наконец, лютеранин еврейского происхождения.

Такая экзотика не всем приходилась по вкусу. Тетки Набокова вели себя в духе его бабушки: обсуждали еврейское происхождение нового воспитателя мальчиков, Филиппа Зеленского, и, когда родителей Набокова не было рядом, норовили поддеть учителя. Сам Володя еще не разбирался в нюансах культурных и социальных градаций; Зеленский стал первым посторонним, к которому у мальчика проснулось чувство солидарности, первым человеком, уязвимость которого он осознал, первым, кого ему еще в детстве захотелось защитить.

В отношении Набокова к воспитателям – и к некоторым членам семьи – всегда присутствовал некий антагонизм. Но если, к сожалению или к счастью, избавиться от родственников было невозможно, то учителя дольше трех лет в доме не задерживались – это был самый большой срок, который требовался, «чтобы вымотать любого из этих закаленных молодых людей».

Хотя с наступлением школьной поры Володя, пожалуй, не раз с ностальгией вспоминал, как вольно ему жилось при домашних учителях. В 1911 году родители отдали его в Тенишевское училище, известное своими передовыми устремлениями и демократичным укладом (в числе его выпускников был Осип Мандельштам). Впрочем, Набоков позже говорил об училище как о типичной школе, отличавшейся только отсутствием дискриминации при наборе учеников разных сословий, национальностей и вероисповеданий.

Владимир прекрасно учился и, несмотря на худобу, уверенно чувствовал себя в спорте. При этом школа открывала ему новые, обескураживающие грани действительности. Впервые в жизни ему приходилось изо дня в день терпеть близость людей, не связанных с ним ни родством, ни дружбой. Ему претило вытирать руки грязными полотенцами в умывальне, а первое групповое путешествие – трехдневная школьная экскурсия в Финляндию – произвело на него совершенно отталкивающее впечатление. Мало того, что интерес Набокова к бабочкам явно раздражал учителя, руководившего группой экскурсантов, так ему еще и пришлось – впервые в жизни – провести двадцать четыре часа без ванны.