* * *

Пронзительный, тонкий крик кама поднялся, казалось, до самых небес и вдруг оборвался. Резко, сразу, словно в горле у кама лопнула тугая тетива лука. Хаскар упал как подкошенный, прямо рядом с костром. Мало что не попал в огонь головой.

Алекса дернулась было к нему, но Любеня придержал девушку. Нельзя подходить – дух шамана, возвращаясь из небесного путешествия, может испугаться чужих, не вернуться в тело.

Кам лежал долго. И вроде бы не дышал. Любеня сам начал беспокоиться: а как не встанет? Заблудится дух в бескрайних просторах Прави, которую талы называют попросту Верхним Миром, что тогда?

Но шаман поднялся. Сидел на земле, ошалело поводя головой, будто никого и ничего не узнавая. Потом встряхнулся, поднялся тяжело, обеими руками опираясь на палку. Теперь он опять казался старым и неуклюжим. Стоял и смотрел на огонь. На них – нет, не смотрел.

– Холодно, – вдруг сказал он. – Совсем холодно, однако… Скоро белые мухи полетят, Бабу-Землю снежным покровом укроют. Деревья умрут, трава умрет – все умрет до весны. Весной снова жить будет, однако.

– Снег еще не так скоро, – возразил Любеня.

Шаман не ответил. Отрешенно смотрел на огонь, показывая, что уже все сказал.

– Ну, что ты видел? – спросил полич.

Нехорошо как-то ему стало. Тревожно. Слишком явно прятал глаза шаман.

Отец кама, прежний шаман Кирга, был злым как собака, засидевшаяся на привязи. Такой спать будет – во сне укусит. Любеня знал, именно он когда-то науськал первого силача талов Яши на поединок с его отцом Кутрей. Отец чуть не погиб от рук силача, но все-таки убил его, мамка Сельга рассказывала об этом. Хаскар – не такой. Добродушный, приветливый, улыбался часто и много. Талы почитали его, как положено чтить шамана, но не боялись так, как Киргу.

Почему Хаскар вдруг сделался похож на своего неприветливого отца?

– Видел, да… Много скакал по небу на коне, много видел, – рассказал шаман, неохотно цедя слова. – Хаскар может, да…

– Что ты видел?

– Пойду я… А вы любитесь, да… Пока время есть – можно любиться. Костер большой, теплый, согреет. Женка горячая, сладкая, тоже согреет… Хаскара никто не согреет, Хаскар замерз в Верхнем Мире… Пойду я…

«Пока есть время? А почему – пока?!»

– Что видел?! Скажи! – настаивал Любеня.

– Духи говорили со мной. Это так! – Хаскар обернулся, непроницаемо скользнул взглядом, прищурившись еще больше. Значительно поднял корявый, как сучок, палец: – Духи сказали: кто знает будущее, лишается настоящего! Не надо знать! Знать – плохо, однако… Беда будет.

– О чем ты? Какая беда?! Откуда?!

Шаман опять не ответил. Развернулся и пошел прочь, тяжело припадая на резной посох с выцветшими лисьими хвостами и рогатиной на конце.

Любеня вскочил. И остался стоять. Смотрел в спину удаляющемуся шаману.

Вот бес кривоногий, узкоглазая вражина! Камлать, камлать… «В будущее смотреть, деток видеть, счастье видеть!» – мысленно передразнил он. А теперь – духи сказали… Только растревожил до холода в животе!

Беда будет…

Кинуть ему палку вслед?

– Чего это он? О чем он говорит? – взволнованно спрашивала Алекса. Ее тоже удивило, как сразу переменился шаман.

– Ничего. Устал просто, – сдерживаясь, пояснил Любеня. – Далеко летал, долго был в Верхнем Мире, вот и устал.

– По правде?

– Конечно, любимая.

– Боюсь что-то, – пожаловалась она.

– Чего?

– Не знаю. Вроде нечего, а боюсь… Мы, бабы, глупые, все время чего-то боимся…

– Не бойся! Со мной – ничего не бойся. Ты же со мной, да?

– Наверное, – она дернула плечиком.

– Как – наверное? Почему – наверное? – сразу встревожился он.

Алекса улыбнулась, блеснув беленькими, острыми зубками. С ним, конечно же, с ним! Широко открытые, доверчивые глаза совсем близко, яркие красивые губы чуть заметно вздрагивают.

Он шагнул к ней, и она шагнула навстречу. Одним движением распустила нарядный, расшитый мелким бисером пояс, откинула в сторону. Гибко, змейкой, выскользнула из рубахи, мягко переступила через нее, качнув полными, налитыми грудями. Розовые соски – как два лукавых, подмигивающих глаза.

Откровенность ее обнаженного тела ослепила его. И отблески костра, что играют на нежной коже, как будто гладят ее украдкой…

Он протянул к ней руки, прижал к себе, зарылся в струящиеся, невесомые волосы, игриво, как расшалившийся щенок, лизнул маленькое ушко.

Алекса плавно, одним движением отстранилась. Потянулась сладко, еще больше приподняв грудь. Провела руками по бедрам, словно показывая их плавную, манящую округлость и трогательный темный пушок внизу живота. Весело повела глазами:

– Ну, воин, я тебе нравлюсь?

– Нравишься! – хрипло выдохнул он.

– Очень-очень нравлюсь? По правде?

– Очень нравишься! Ты – красивей Лады-любви и Лели-весны! – не сразу, но нашелся он.

– Нет, красивей – не надо, – она серьезно наморщила лобик. – А ну как ревнивые богини позавидуют красоте смертной, сделают что-нибудь.

На миг он запнулся мысленно, словно где-то уже слышал подобное. В далеком прошлом, от другой девушки. От прекрасной Сангриль. Что же получается – они не только внешне похожи?.. Но Любеня тут же перестал думать об этом. Зачем думать, если кровь стучит в висках ударами молота, если сейчас больше нет никого в необъятной Яви, только он и она…

Пусть будет то, чему суждено быть! Пусть все темные силы Нави встанут у него на пути, пусть сам Рок воспротивится их союзу, но сегодня, сейчас – она с ним!

Она – его!

Походный шатер болгарского хана Тервела высок и просторен, как небо над степью. Настоящий дворец из катаного войлока, натянутого на деревянную основу. Стены внутри и снаружи отделаны светлыми, дорогими шелками, закрывавшими теплый, но грубый войлок. Пол поверх обычных кошм выстлан мягкими коврами из Сирии, яркими как цветущий луг. Бронзовые светильники извиваются на тонких ножках, давая не только свет, но и приятный дым благовоний.

За стенами шатра задувают нескончаемые ветра осени, гоняют по жухлой степи подпрыгивающие клубки перекати-поля, но внутри всегда тепло и уютно от жаровен с рдеющими углями. А сейчас в шатре повелителя Великой Болгарии даже жарко, от многолюдства и духоты потрескивает и чадит масло в светильниках. Хана Тервела, неподвижно восседающего на мягких подушках, окружают дородные боилы, суровые, отмеченные победными шрамами полководцы, тощие, увешанные амулетами камы и седобородые родовые старейшины. Ковры перед ними густо уставлены кушаньями. Баранина и конина – простая, традиционная еда степняков – перемежаются причудливыми кушаньями греческой и италийской кухни. В серебряных и золотых кувшинах вино, пиво, наливки из ягод, медовая брага словен и кислый кумыс.