Сильный запах из фляжки ударил Аджетте в нос. Прежде чем поднести ее ко рту, Аджетта поколебалась, понимая, что, сделав один глоток, она может навсегда покинуть мир живых.

Йерзиния как будто читала ее мысли. Она сказала:

— Мы станем сестрами, и я буду заботиться о тебе. Тебе больше ни о чем не нужно будет беспокоиться. Я могу освободить тебя от горшков и кастрюль, от мытья полов и раздачи обедов. Скоро тебе не придется носить еду в Ньюгейтскую тюрьму. — Она замолчала и снова улыбнулась. — Я знаю, что тебе не нравится, как тебя разглядывают заключенные. Давай, выпей за новую жизнь.

Аджетта сделала большой глоток, и аромат остался на ее языке. Она откинулась назад, впервые расслабившись на мягкой коже сиденья. Карета приятно укачивала ее, как корабль, а согревающая жидкость разлилась по телу, напрягая каждый нерв, наполняя каждый мускул и каждое сухожилие новой жизнью.

Аджетта почувствовала себя очень бодрой, ее омывали волны радости. Ее переполняло огромное чувство любви ко всему вокруг. Она быстро выпила еще, стараясь сделать глоток побольше, надеясь, что жидкость никогда не закончится, что от каждой капли ей будет становиться все лучше и лучше.

Йерзиния взяла у Аджетты фляжку, чтобы отпить самой.

— Я прекрасно помню то чувство. Ты никогда не забудешь день, когда ты пила абсентиум в первый раз. В нем сокрыта волшебная сила, эта сила меняет душу, освобождает тебя, и ты паришь, как орел.

— Она схватила Аджетту за правую руку и вдавила большой палец в ее ладонь. Когда она прижала палец еще сильнее, ладонь начало жечь. Не чувствуя никакой боли, Аджетта смотрела, как от ее кожи поднимаются струйки дыма и извиваются в воздухе, подобно болотным бесам.

— Запомни, Аджетта, счастье и удовольствие гораздо важнее, чем воля любого бога. Сегодня ты станешь взрослой. Сегодня ты начнешь жить для себя, а не для отца или Сабиана Блейка. — Йерзиния поднесла руку Аджетты к своему рту и подула на ладонь. — За свою жизнь ты совершила много всякого, чтобы тебя вздернули на виселице в Тайбурне, и не раз. Я могу спасти тебя. Воруют только дураки. Скоро ты поймешь, что перед тобой открывается другой мир, мир, в существование которого ты раньше не верила.

— Что я должна сделать? — спросила Аджетта. Ей казалось, что она разговаривает с кем-то во сне, она не была уверена, что вообще произносит какие-то слова.

— Ты скоро узнаешь. Это придет тебе подобно мысли, подобно видению, которое никогда не исчезает, подобно мечте, которую надо осуществить, или желанию, которое ничем невозможно удовлетворить. Тогда ты поймешь, что тебе надо сделать, и мы снова встретимся… Совсем скоро.

Карета резко остановилась, и Аджетта чуть не упала с сиденья. Один из лакеев спрыгнул на землю и открыл дверцу. Аджетта выглянула на тускло освещенную улицу Лондона. Она чувствовала запах реки и слышала крики лодочников, громко перекликающихся друг с другом перед последней за день поездкой. Часовой прокричал, что сейчас час ночи и в районе все в порядке, и постучал жезлом о стену.

— Лондонский мост, — тихо сказала Йерзиния. — Здесь живет один человек, с которым тебе надо встретиться. Придешь сюда в воскресенье утром, прежде чем отправиться к Блейку. Найдешь магазин, в котором продают книги. У продавца кое-что есть для тебя, оно тебе понадобится.

Лакей протянул руку, помог Аджетте выбраться из кареты, потом быстро захлопнул дверцу и запрыгнул на свое место. Как только щелкнул замок, возница тронул поводья, и карета поехала по брусчатке Бишопсгейта. Четверка черных лошадей в траурном убранстве стучала по мостовой железными подковами, из-под которых сыпались искры.

Аджетта осталась одна. Абсинтиум исчезал, как заходящая луна, его действие становилось все слабее и слабее по мере того, как удалялась карета Йерзинии. Ночь показалась девочке холоднее, чем раньше. Аджетта поплотнее закуталась в шаль, чтобы согреться. Она посмотрела на свою руку, которая болела, как от свежего ожога. В центре ладони остался черный отпечаток большого пальца, он пересекал линию жизни. Аджетта поплевала на ладонь и потерла отпечаток большим пальцем другой руки. Ладонь заболела еще сильнее, ожог увеличился прямо у нее на глазах и принял форму большого красного глаза с черными краями. Рука начала пульсировать. Аджетта быстро завернула ее в передник, прижав влажную ткань к ране, и неуверенно побрела от Лондонского моста к Бишопсгейту.

Кадмус Ламиан сидел за длинным столом и смотрел на тлеющие угли в камине. Дагда Сарапук развалился на огромном деревянном стуле у очага. Он громко храпел, и на его узком подбородке пузырилась белая слюна. Легкий ветерок колебал пламя свечей, освещавших комнату с каминной полки.

— Да, с тобой не поболтаешь, Сарапук, — недовольно проворчал Ламиан. — Я думал, ты не заснешь, пока я не доскажу тебе то, о чем начал.

Сарапук спал, его голова качалась из стороны в сторону, как будто его тревожили кошмары.

— Эта штука обладает удивительной силой, силой не из этого мира. Она способна вытащить тебя с самого дна, из твоей жизни, полной пиявок и вшей, кровопускания и сифилиса.

Ламиан хлопнул себя по руке и снял с кожи насосавшуюся крови вошь — так уверенно, как будто проделывал это уже тысячу раз.

— Я даже принес тебе перо, думал, покажу тебе его в качестве доказательства, — пьяно промычал он, вытащив из внутреннего кармана своего сюртука длинное белое перо.

Ламиан поднес его к неровному свету свечи и посмотрел на белоснежную, сверкающую красоту не из этого мира.

— Какой смысл знать какую-то тайну и не иметь возможности ею поделиться, спрашиваю я тебя? Посмотри на меня: я — простой повар, владелец постоялого двора. А ведь там, наверху, в мансарде, я — владелец такой красоты, которую еще никогда не видел наш мир. Но кому я могу ее показать? Кому я могу ею похвастаться? Вот это-то и плохо в любых секретах. Они хороши, только если ты можешь их кому-нибудь раскрыть.

Сарапук проворчал что-то в ответ, бормоча в полусне слова какой-то забытой песни:

— «Дай мне исопа… чтобы я стал чище… Помой меня, и я стану белее снега…»

Ламиан в страхе передернул плечами, как будто эти слова пропел призрак. Он схватил железную кочергу, что стояла подле камина, и три раза ткнул ею Сарапуку в грудь.

— Эй, ты! Перестань болтать всякую ерунду! — воскликнул он. — У меня мурашки по коже бегут. Такое говорят только священники, вот и оставь это им.

Сарапук съехал со стула и упал на каменный пол, схватившись за деревянную планку между ножек, как утопающий хватается за кинутую ему веревку.

— Ай! Что такое? — закричал он, ударившись коленями о пол. — Столько проехал… забыл уже… А он все со мной, со мной… По ночам преследует меня, этот пес, бежит за мной, гонится. — Сарапук окончательно пробудился от своих кошмаров. Теперь он стоял перед Ламианом на коленях, как будто собирался молиться. — Кадмус, я видел его, теперь никакие слова не спасут меня. Я слышал его ужасную поступь во тьме, чувствовал его дыхание на своей шее. Эта тварь сорвалась с цепи и хочет поглотить меня. — В его глазах застыли слезы, и последние слова, застрявшие в горле, вырвались рыданиями. — Кадмус, скажи, что защитишь меня. Давай станем друг для друга больше, чем просто собутыльники. Ты — мой единственный друг, а этот пес с каждой ночью все ближе и ближе!