Том выбрал место над самой лодыжкой как наименее заметное. Он был пьян и, к негодованию щелкавших орешки, издевавшихся над ним и подбадривавших его товарищей по команде, выбрал рисунок без их помощи. К тому времени, когда он вернулся домой из Дублина, татуировка покрылась коркой коросты.

— Это еще что такое? — спросила Кейти, откинув простыню.

— Это татуировка.

— Что?!

— Татуировка.

— Больше похоже на струп.

— Ну да. Спустя некоторое время струп отпадет и останется симпатичная маленькая надпись.

— Ну ты просто идиот! Настоящий идиот!

— Возможно.

— А что там написано?

— Сама увидишь.

— Уехал в Дублин и вернулся с татуировкой!

Все следующие дни Кейти не могла удержаться, чтобы не ковырять потихоньку засохшую корку длинными наманикюренными ногтями. Наконец корка полностью отвалилась.

— Это же священные цвета! — прошептала Кейти.

Насчет священных цветов Том ничего не знал. Татуировка представляла собой алое сердце, сверкавшее на фиолетово-сером фоне. Вокруг него извивалась надпись, сделанная золотистыми буквами: «КЕЙТИ. ВЕЧНАЯ. ЛЮБОВЬ».

Кейти была одновременно в смятении и восторге. Она качала головой, не веря своим глазам, и делала это в течение следующих десяти лет всякий раз, когда видела татуировку.

Том оделся. Шерон уже ушла на работу. С час он бесцельно слонялся по квартире, затем решил навестить Давида. Ему было жаль больного старого еврея в мешковатых брюках с поясом, завязанным узлом. В таком месте старый человек вроде Давида может запросто преставиться — и никто не заметит этого. Уж где-где, а в этом городе надо было о нем позаботиться, решил Том.

— Не забудь, что завтра пятница, — сказала Шерон накануне.

— И что?

— Мусульмане не работают по пятницам, так что все арабские магазины закрыты, автобусы и такси не ходят. По субботам не работают евреи. А христиане отдыхают в воскресенье.

— Ну, это же не весь город сразу.

— Ну да.

Давид, как обычно, мыл посуду на кухне.

— Том! А мне сказали, что вы съехали. — Его настроение вроде бы улучшилось, хотя вид был все же довольно бледный.

— Да, съехал. Вчера я заходил к вам, чтобы сказать об этом. Сегодня вам лучше?

— Месье, простите меня, пожалуйста. Похоже, я очень виноват перед вами.

Затем он попросил Тома сходить в булочную за пахлавой, а сам тем временем заварил кофе и пригласил Тома в свою комнату.

— В чем это вы передо мной провинились?

— Сначала покушайте!

Когда пахлава окончательно склеила у Тома все внутренности, Давид объявил официальным тоном:

— Том, я ошибочно полагал, что вы умышленно отравили меня мороженым.

Том засмеялся, облизывая пальцы, но, взглянув Давиду в глаза, увеличенные линзами очков, понял, что тот говорит абсолютно серьезно.

— Вы сошли с ума!

— Может, я немного и параноик, но с ума еще не сошел.

— У меня нет привычки травить людей.

— Теперь я это понимаю. Я просто ошибся на ваш счет.

— Но с какой стати кто-то будет вас травить?

— Поверьте, есть люди, которые могут это сделать.

— Но зачем?

Давид встал и открыл шкаф:

— Свитки, месье. Свитки. — Он извлек из шкафа папки с пергаментами. — И вместе с тем они ничего не стоят.

— Я вас не понимаю.

Давид положил папки на стол и встал около окна, уперев руки в бедра:

— Первые свитки были найдены в сорок седьмом году мальчишками-бедуинами в пещере около Мертвого моря — они хранились там в запечатанных кувшинах. К счастью, мальчишки сообразили, что это, возможно, нечто ценное, и отнесли свитки одному из антикваров в Вифлееме. В течение нескольких лет после этого как археологи, так и бедуины отыскали в соседних пещерах сотни подобных свитков. Да, сотни. Некоторые из них содержали фрагменты из Библии — например, Книгу пророка Исайи, которой было на тысячу лет больше, чем самой древней из известных до этого копий. Встречались в них и различные варианты библейских текстов, и это свидетельствовало о том, что Ветхий Завет был написан задолго до появления этих свитков. Но часть рукописей представляла собой не фрагменты Библии, а самостоятельные произведения — например, «Война сынов света против сынов тьмы» или «Устав о епитимье». Там были тысячи текстов. Среди рукописей находился и так называемый «Храмовый свиток», который был незаконно спрятан человеком, нашедшим его, и в конце концов попал в руки к одному арабскому книготорговцу. Некий профессор Ядин потратил годы на то, чтобы договориться с этим торговцем и вернуть свиток. Тот требовал за него непомерную сумму. А тут в июне шестьдесят седьмого разразилась Шестидневная война.[13]Профессор Ядин был по совместительству крупным военным советником. На третий день войны он узнал, что израильтяне заняли восточную часть Иерусалима, где как раз находился магазин арабского букиниста. Ядин послал в магазин двух офицеров разведки, которые устроили там обыск и конфисковали свиток. Он хранился в коробке из-под туфель «Бата» и был завернут в полотенце и целлофан — можете себе представить? Кроме того, там были найдены три коробки из-под сигар «Карел», где также содержались фрагменты свитков. На крышке одной из коробок были следы пролитого кофе.

— Откуда вам известны все эти детали?

Давид обернулся к нему, но Том уже и сам догадался.

— Я взял себе одну коробку из-под сигар, мой коллега взял другую. Третью, как и коробку из-под обуви, мы честно отдали Ядину.

Том поднялся и подошел к столу с папками. Потемневшие от времени листы показались ему теперь довольно зловещими.

— И вы говорите, что кто-то готов убить вас, чтобы завладеть этими свитками?

— Убивать меня они не станут, потому что только я могу сказать им, сколько еще фрагментов надо искать. Но они каким-то образом разнюхали, что у меня есть эти свитки, и хотят завладеть ими. И если вы думаете, что это всего лишь бред старого параноика, то позвольте сказать вам, что мне уже наносили визит.

— Кто?

— Ученые-францисканцы, университетские профессора, не связанные с церковью. Сионисты, представители Ватикана, а также офицеры израильской разведки. Визиты были вполне дружескими и пристойными, они расспрашивали меня очень вежливо. Все это происходило в последние два года. А что касается моего коллеги со второй коробкой из-под сигар, то он умер год назад. Сердечный приступ. Почему бы и нет? Он был старым человеком, как и я. Правда, незадолго до смерти он отдал мне свою коробку. Он сказал, что боится за свою жизнь.