Однако постепенно мы закалились под влиянием продолжающегося столь долго постоянного страха смерти. Мало-помалу мы примирились с угрозой и порой даже находили в этом утешение. Если что-нибудь не ладилось, мы всегда могли сказать: «Ну, это не так уж и важно. Эта торпеда в конце концов, того и гляди, взорвется».

Еще одна трудность помогала нам отвлечься от ожиданий смерти. Заклинило в закрытом положении клапан носовой балластной цистерны.

Носовая цистерна плавучести находится наверху на самом носу корабля. Если вы находитесь в подводном положении и готовы к всплытию, то нагнетаете в нее воздух для того, чтобы спешно подняться на поверхность с хорошим углом подъема. И наоборот, вы открываете клапан, когда погружаетесь, а если клапан не открывается, то на погружение идти невозможно.

Мы уже несколько дней замечали, что открывать клапан все труднее и труднее. В ночь на 25 сентября его заклинило, и он перестал открываться совсем.

Это означало, что мы не могли пойти на глубину до тех пор, пока он не будет исправлен. Несчастный Роджер Пейн, я вместе с Эндрю Ленноксом, помощником старшины трюмных машинистов, и пара матросов были включены в рабочую группу по ликвидации неисправности, чтобы пойти на погружение, и чем быстрее, тем лучше, так как скоро наступало светлое время суток. Это была игра на нервах. Нам предстояло снять крышку и подобраться к цистерне через маленький люк. Внутри цистерна была скользкой, черной и покрыта слоем антикоррозийной смазки. Тусклого света батарейных фонариков нам хватало лишь на то, чтобы осветить напряженные лица друг друга. Все мы знали, что в акватории противника любая неожиданная встреча будет означать необходимость срочного погружения «Уаху», независимо от того, в цистерне мы или нет. Я напомнил другим, что, согласно правилам морской этики, старший офицер всегда последним покидает отсек, но Роджер остановил меня, сказав, что, если я окажусь сзади в этом узком проходе, мы никогда не выберемся из цистерны.

С этим клапаном носовой балластной цистерны, а также с застрявшей торпедой нам приходилось согласиться на нелегкий компромисс. Механизм привода безнадежно заклинило. Все, что мы могли сделать, – это оставить крышку входного отверстия цистерны снятой. В этом случае всегда могли заполнить цистерну, но не могли использовать ее для быстрого подъема на поверхность или следить за тем, чтобы угол погружения не был слишком большим. Было бы трудно всплывать без носовой балластной цистерны, но вовсе невозможно погружаться при закрытом клапане. Мы предпочли погружение и всплытие с трудностями.

Таким образом, оставшееся время этого похода, который завершился 17 октября, мы действовали с заклиненным клапаном носовой балластной цистерны и с торпедой, которая могла взорваться в любую минуту. Эти две механические неполадки, похоже, создали своеобразную атмосферу этого патрулирования, так как в течение одной только недели нам пришлось встретиться с плавучей базой гидросамолетов, с авиатранспортом и с двумя эсминцами, проследовав возле них и не открывая огня.

Плавучая база «Дзиеда» появилась средь бела дня, в то время как мы находились под водой. Она была на расстоянии примерно в двенадцать тысяч ярдов и следовала в Пьяно-Пасс. Сначала мы подумали, что она у нас в руках, но, когда попытались сократить дистанцию, она сделала три зигзагообразных маневра и, прежде чем мы успели выйти на позицию, исчезла в направлении Трука.

Нам не повезло. Оставалось только облизываться. Иначе было с авиатранспортом. Он, мы чувствовали, был наш.

В те первые дни войны на Тихом океане авиатранспорт считался почти невероятной удачей для подводной лодки. Лучшими достижениями для наших подлодок было потопление поврежденного японского авианосца «Сорю» подводной лодки «Наутилус» у острова Мидуэй и тяжелого авианосца старой, доблестной «S-44» в день после ужасной битвы при острове Саво, вслед за высадкой морской пехоты на Гуадалканале. Теперь мы вдруг увидели в перископ авианосец «Рюдзе». Если бы мы торпедировали его, это был бы первый полностью боеспособный и укомплектованный авианосец, потопленный одной из наших подлодок. Когда разнеслась весть о том, что обнаружено большое судно, наши моряки были вне себя от возбуждения.

Было раннее утро 5 октября. Мы находились в южной части нашего сектора патрулирования, на некотором расстоянии к юго-западу от островов Трук, когда авианосец и два эсминца, двигавшееся со скоростью четырнадцать узлов, были обнаружены в перископ на расстоянии примерно пять с половиной миль. Авианосец был по отношению к нам под углом в 60 градусов справа по борту, и это означало, что хотя мы не лежали на курсах резкого сближения, но могли превратить эту позицию в боевую.

Но мы этого не сделали. Мы сократили дистанцию примерно до семи тысяч ярдов, а затем наблюдали, как он скрылся невредимым. После того как он прошел мимо, мы всплыли на поверхность среди бела дня. Это был куш, достойный того, чтобы рискнуть ради него, и мы стали преследовать в надводном положении, но шквал с дождем заставил нас закончить преследование.

Десятки факторов, человеческих или технических, могли привести к тому, что мы упустили свою удачу; теперь это не важно. То, что ничего не стоило, я полагаю, так это такое чувство, как разочарование, которое могло охватить участников этих событий. Конечно, то, что мы упустили «Рюдзе», было одним из самых важных, хотя и негативных моментов, которые мы пережили за все время патрулирования. Он внес смятение в нашу уверенность в себе, веру в нашу лодку и нашу боевитость в целом. Нам приходилось жить с памятью об этом всю войну. Для некоторых из нас, я думаю, это событие стало не более чем память о былом, но другие почти наверняка в последующие месяцы под его влиянием впадали в крайности, либо проявляя нерешительность, либо – безрассудную храбрость. Во время войны, как и в мирное время, неслучившееся событие зачастую более важно, чем многие события, которые произошли.

Два дня спустя, понурые и обескураженные, мы покинули назначенный район и направились домой. И теперь, как будто давая нам надежду на новый шанс показать себя, судьба вмешалась, спасая наши жизни.

Мы были в районе Маршалловых островов, вне опасной акватории и шли в надводном положении. Роджер Пейн и я несли утреннюю вахту, командир был на мостике, и обстановка казалась безмятежной и мирной. Наш радар периодически сканировал небо в поисках самолетов, по крайней мере мы надеялись на то, что он это делал, наши сигнальщики были настороже, и мы чувствовали себя в безопасности, веря в то, что враг остался далеко позади. Первым сигналом опасности для меня стал неожиданный сигнал ревуна к экстренному погружению. С мостика в кормовой части я перешел на носовую часть, чтобы последовать за другими вниз к люку, и вдруг увидел причину тревоги.

Впереди нас низко над водой и на дистанции всего в полмили летел японский «Мицубиси-97»[2]. Как он смог подобраться так близко, прежде чем был замечен? Нам, похоже, был конец. Самолет шел прямо на нас с открытым бомбовым отсеком. Он будет над нами, прежде чем я успею закрыть люк. Если когда-либо и была предрешена участь подлодки, то относительно «Уаху» это был тот самый случай.