Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мама…
Она открыла глаза. Лола подошла, обвила рукой талию.
– Почему ты не устроила жизнь заново после папиной смерти?
– Не смогла… – очень тихо ответила Жеральдина, и не подумав солгать.
– А сейчас?
Мать Лолы посмотрела на сосну, росшую посреди сада. Она была такой прямой и высокой, что вызывала головокружение. Жеральдина не возвела очи горé – нет, я не могу, – сделала глубокий вдох и сжала руки дочери.
– А сейчас я веду неравный бой с планом рассадки гостей на твоей…
– Мама!
– Я слишком старая.
– Тебе и пятидесяти нет.
– Исполнится через год.
– Полтинник – не старость! Я…
Лола не сумела выговорить шедшие от сердца слова – снова, как и в тот день, когда Бертран нагишом стоял у лифта. Конечно, это ведь не жестокие упреки, те изрыгаются со страшным грохотом. Ранят. Пропитывают ядом. Таков правящий миром закон притяжения.
Жеральдина вернулась к столу и схемам, которые успела выучить наизусть, и произнесла, ужаснувшись своему тону:
– Хочу, чтобы все получилось идеально, милая. Так куда мы посадим двух твоих теток и двух бабушек – твою и Франка? Он по-прежнему ее ненавидит?
– Еще как!
– Это не облегчает задачу.
Лола прикидывала варианты, как делала на борту, когда приходилось творить чудеса, чтобы пересадить пассажиров, жаждущих «удобства, естественного света, вида на облака, кресла у иллюминатора и чтобы рядом не оказался солдатик, пахнущий дешевым дезодорантом». Иногда выдвигались пожелания похлеще…
– Привет-привет, Лола-Лола!
– Привет, красавица! Досмотрела фильм?
– Он перематывается в начало. Хочешь мороженого?
– Никакого мороженого, Эльза! Уже семь, через десять минут будем есть.
– Мороженое?
– После ужина, если захочешь! Накроешь на стол, пока мы закончим?
Эльза согласно кивнула и запела-затанцевала, как Белоснежка: «Однажды мой принц придет». У будущей новобрачной потемнело в глазах. Однажды случаются неожиданные вещи. Однажды Бертран Руа открыл мне дверь.
– Франк возвращается только завтра, можно я останусь ночевать? – спросила она.
– Со мной! – крикнула из кухни Эльза.
– Конечно! – ответила Лола.
– А бабушка Франка согласится сидеть там, куда я ее определю? – поинтересовалась Жеральдина.
– Хочу мороженое, мама! – засмеялась Лола.
– Мороженое! Сей-час! – Эльза захлопала в ладоши. – Мо-ро-же-но-е! Моррроженое!
– Браво! Клянусь тебе, что…
– Это не важно.
– Правда? А что важно?
Что важно?
Мать и дочь помолчали. Обменялись улыбками. Лола вспомнила, как улыбался Бертран, рассказывая о сладких африканских апельсинах, и пошла к Эльзе на кухню. Жеральдина стояла в дверях и смотрела, как ее старшая дочь-блондинка разворачивает сладкие рожки, а младшая-брюнетка подпрыгивает, весело мурлычет и с упоением лижет мороженое. Что важно? Мороженое в неурочный час? Жизнь без дочерей?
Иногда – очень редко – гнев Жеральдины Баратье остывал, и она переставала спрашивать себя, как это случилось. Ребенку не хватало кислорода? Она плохо старалась, когда рожала? Или самая первая клетка «провалила» старт? Жеральдина смотрела на дочерей, составлявших смысл ее жизни. Что важно? Изредка она чувствовала себя счастливой. Лишь изредка… Эльза протянула матери испачканный мороженым палец. Лола подошла ближе. Насколько глубок дочерний инстинкт?
– Ешь мороженое, мама! – закричала Эльза, встав между матерью и сестрой.
Ее личико напряглось, Жеральдина откусила от рожка и жевала, пока на лицо младшей дочери не вернулась улыбка, но, как только Эльза поднялась к себе и включила телевизор, бросила остатки в раковину. Достала салатник, горчицу, масло, уксус, соль и перец. Лола невозмутимо накрывала на стол. Забыть. Не требовать невозможного.
Забыть невозможное.
«Врать не так уж и трудно», – твердила себе Лола (трусиха!), когда начался «обратный отсчет». Дел становилось все больше, а времени не хватало. Она совсем не бывала одна и категорически запретила себе отвлекаться. Старалась забыть. Дважды постирала, погладила и спрятала на дно коробки легинсы и розовый топ, а на следующее утро хладнокровно отправила их в пакет с мусором. Франк списал это на «настроение» и сам отнес его на помойку.
Жара не спадала, из квартиры снизу не доносилось ни звука. Молодая женщина каждый день съедала по апельсину из «подарков Момо». Окружающие находили ее очаровательной и похорошевшей. Она не летала, но по вторникам и средам слушала лекции на курсах повышения квалификации. Никаких самолетов и пассажиров. Никакого Бертрана Руа. Она получила за тест высший балл и последний раз поставила подпись «Лола Баратье».
Лола вернулась на улицу Эктор и удачно припарковалась в десяти метрах от ворот, за желтым «Мини-купером» Дафны. Она вернулась.
Соседка вышла из дома с чемоданом и кипой бумаг под мышкой. Она была в джинсах, шелковой рубашке сине-бирюзового цвета, с заплетенной набок косичкой. Они встретились взглядом, и журналистка решительно зашагала к Лоле.
– Лондон слишком урбанистичный! Отправляюсь искать натуру в Дублин, для специального номера Дождевики. Лакированные сапоги, пляж, красные ставни. Серые камни. Контрасты. И почему я сразу не подумала об Ирландии?!
– Да уж… – ответила Лола, перехватывая у Дафны почту, чтобы та могла достать ключи от машины из «бесполезно-прозрачной» сумки.
Молодая блондинка прижала к груди бумаги и поняла, что в верхнем конверте лежат ключи. Он это сделал. Ей до дрожи в руках захотелось взглянуть на почерк, но она сдержалась и не отвела взгляда от улыбающегося лица Дафны, объяснявшей, что фотоохота в тандеме с Алексом Гарнье требует «ангельского терпения». Она забрала у Лолы почту, и самый тяжелый конверт упал лицевой стороной на землю. Подняв его, Дафна сообщила с обезоруживающей искренностью:
– Алекс в тысячу раз хуже Бертрана! Кстати, это он так со мной расстался – вернул ключи.
Журналистка демонстрировала безмятежное спокойствие. Непотопляемая. Хочу исчезнуть.
– Слышала, как я вопила на той неделе?
– Нет. Была в Монреале.
– Облегчила душу, – доверительным тоном сообщила брюнетка и открыла багажник. – Случился «оздоровительный» срыв! Бертран исчезнет на несколько месяцев, но я его верну. Не в первый и не в последний – увы! – раз.
Лола небрежно кивнула.
– У тебя все хорошо? – спросила Дафна. – Готовность № 1?