Когда Шура пришла домой, мать лежала на полу и стонала. На волосах у нее была запекшаяся кровь. Шура оттащила ее на диван и вызвала «Скорую». Приехала хмурая, мужеподобная врачиха. Повела носом:

– Пьющая?

Шура кивнула.

– Надо в больницу, — сказала врачиха. — Вдруг сотрясение? — И, глядя на Шуру, вздохнула: — Бедная ты девочка.

Мать увезли в больницу. Шура даже не поняла, сколько времени она в оцепенении просидела на диване — час или два. Придя в себя, начала уборку — содрала с кроватей грязное белье, собрала пустые бутылки, помыла посуду, полы, выгребла из холодильника засохший сыр и колбасу. Сварила матери в больницу бульон и кисель. Поздно ночью легла спать. Какая деревня? Какой отдых? Смешно, ей-богу!

Лето неумолимо подходило к концу. Пролетело, как всегда, только глазом успели моргнуть. Июнь и июль Таня проболталась в новом районе. Ходила с Женечкой в рощу, в кино. В старый двор ехать не было никакого смысла — ни Верки, ни Ляльки в Москве не было. Один раз приехал Вовка Гурьянов. Как нашел Таню — непонятно. Погуляли, потрепались, хотя, общих тем для разговоров было, конечно, немного. Сели на лавочку. Вовка попытался Таню приобнять, но она скинула его руку и попросила больше не приезжать. Мама, конечно, Таню пожалела — последнее лето перед экзаменами — выпускными и вступительными. Что девочке в городе все лето болтаться? Договорилась с подругой тетей Любой, у которой была прекрасная дача в Валентиновке, и отвезла туда Таню в начале августа. В Валентиновке было замечательно. У тети-Любиного сына Борьки, Таниного ровесника, имелась компания — человек пятнадцать. Всей этой «хиврой» ездили на велосипедах на речку, ходили в лес, а вечерами устраивали костер на поляне или, если шел дождь, собирались у кого-нибудь на веранде и играли в кинга. У Тани закрутился роман с Митей Колосовым — он в компашке был старше всех, учился на втором курсе медицинского. Рассказывал смешные докторские байки и ужасы про анатомичку. Таня с Митей старались уединиться — потихоньку сбегали с общественных мероприятий. Целовались до одури и все никак не могли расстаться — часами стояли у тети-Любиной калитки. Тетя Люба нервничала и звала Таню домой. А домой совсем не хотелось. Ночью Таня плакала — от разлуки с Митей, оттого, что придется идти в новую школу. И телефон в новой квартире поставят не скоро — даже не поболтаешь с Лялькой и Веркой. Одним словом, грустно.

Верка приехала в Москву — загорелая до неприличия. «Просто мулатка», — смеялся Гарри. «Печорин» ни разу не позвонил. Ну и черт с ним — не больно-то и надо. Верка совсем не горевала. Ждала с нетерпением Ляльку — соскучилась. Надо же все обсудить! Столько событий! И еще — съездить к Тане. Как грустно, что любимая подружка переехала. Какая была троица! Ведь никогда не ссорились, понимали друг друга с полуслова, и никакой ревности, сплетен и интриг. Разве такое часто бывает в девчачьей дружбе?

Лялька приехала на неделю позже. Молчаливая и загадочная. Верка удивилась — на Ляльку это было совсем не похоже. Вскоре стало понятно, в чем дело. Лялька рассказала Верке, что влюбилась в отцовского друга Гришу. Да нет, конечно же, ничего не было. Даже не целовались. Гриша взрослый и умный мужик. Но Ляльке показалось, что он смотрит на нее с интересом. Даже однажды вздохнул и грустно сказал:

– Эх, где мои семнадцать лет! — И, шутя, попросил: — Подрастай, девочка, поскорее.

Лялька стала красная, как помидор, а отец пригрозил Грише, не стесняясь ее:

– Ну ты и старый мудак! Только попробуй!

Все переглянулись и рассмеялись. Только Поля тревожно посмотрела на Ляльку и вздохнула. Знала, что Гриша за фрукт.

На вокзале, уже совсем не стесняясь Ляльки, рыжая Алла повисла на отце, целовала и гладила его по лицу. Лялька взяла свой рюкзак и пошла вперед. Рыжая Алла ей по-прежнему совершенно не нравилась. Она рассказала об этом Верке, а та тяжело вздохнула и опустила глаза.

– А у меня совсем труба, — сказала она. И поведала подруге о беременной Зине. Лялька охнула и по-бабьи закрыла рот рукой.

Зина ходила по двору с метлой, тяжело переваливаясь, как утка. Живот у нее был уже довольно внушительный. При встрече с ней Верка опускала глаза и пыталась обойти ее стороной. Однажды столкнулись в булочной — нос к носу. Глаза у Зины были как у больной коровы. Верка выскочила из булочной и почему-то побежала.

Светик приехала из Болгарии. В коридоре на вешалке висела новая дубленка — светло-бежевая, с нежной цигейкой по воротнику и рукавам. Убирать ее в шкаф Светик не велела — проходила мимо и щупала замшу и нежный мех. Она тосковала по Янеку, смотрела на его фотографию и плакала. Бегала на почту и ждала его писем. Писем не было. А через три недели Светик поняла, что беременна. Девочкой она была образованной и понятливой. Такие вот дела.

Зоя была счастлива — пытка кончилась, они с бабулей вернулись в Москву. Отдохнувшая и посвежевшая, бабуля села за очередные воспоминания. Однажды Зоя услышала, как папа тихо пошутил, назвав бабулины мемуары «Я в жизни Крупской» и «Мой вклад в развитие мировой революции». Мама приглушенно засмеялась. Зоя сильно удивилась — бабулин авторитет был слегка подорван. И еще это означало, что к бабулиной деятельности родители, оказывается, относятся весьма снисходительно и с юмором. Это было открытием.

Шура ездила в больницу к матери каждый день, возила бульон и кисель. Мать почти ничего не ела — так, пару ложек. Была она в каком-то забытьи, полусне. Рук не поднимала — Шура кормила ее из поильника. Угол материного рта был открыт и перекошен. Врач сказал, что это инсульт. Мать не разговаривала — только тихо мычала. Лежала с закрытыми глазами, и по лицу текли слезы. Шура держала ее за руку и плакала. Врачиха объяснила Шуре, что мать вряд ли поднимется. А если такое чудо случится, то точно не скоро. Нужен уход.

– Тебе же в школу надо, — вздохнула врачиха. — Кто-нибудь есть из подруг, родни?

– Какие подруги? — усмехнулась Шура, вспомнив Тоньку. — А из родни… — Она задумалась. — Есть у матери двоюродная сестра в деревне, но у нее дом, хозяйство. Вряд ли она согласится приехать.

– А ты узнай, — предложила врачиха. — Напиши ей. — И, погладив Шуру по голове, проговорила: — Тяжелая у тебя судьба, девочка. Впрочем, у каждого она своя. Все испивают свою чашу. — Она махнула рукой и быстро пошла вниз по лестнице.

А Шура растерянно смотрела ей вслед и совсем не понимала, что делать, как жить дальше.

Первого сентября Таня пошла в новую школу. В классе ее разглядывали с интересом: что за штучка? Ей же не нравились ни одноклассники, ни учителя, ни сама школа: длинные коридоры, блестящий линолеум, огромные окна и пустырь под окном казались холодными и бездушными. Весь день она проплакала, а назавтра, сбежав с двух уроков, наврав что-то про врача и поликлинику, поехала в старую школу. Влетела в класс к концу последнего урока. Шла литература. Все повскакали со своих мест и бросились к ней. Русичка Елена Осиповна всплеснула руками: