— Не надо, я уже установила… Подождите… — Она возилась в кабине минуты две. Наверно разжигала горелки. Потом выскочила к мальчишкам. — Ну вот… сейчас все будет готово.

— И улетишь? — тихо сказал Гуська. Глаза у него стали очень синие и очень круглые.

— Да… — Звенка опустила голову. — Мне совсем-совсем пора…

— Тогда держи… — Гуська выволок из-за пазухи растрепанный учебник географии.

— Ох! Я же чуть про него не забыла! Спасибо, Гусенок! — она его назвала так же, как Авка, и он заулыбался. Звенка пошарила в кармане брючек. — Вот, возьми на память. Ты ведь меня так выручил, просто спас! — И она вложила в Гуськину ладонь крошечного прозрачного зайчонка. Из зеленого стекла.

— А мне? — выговорил Авка и кашлянул, потому что запершило в горле (и защипало в глазах). — Мне можно что-нибудь… тоже…

— Да… вот, — Звенка прижала к его ладони что-то маленькое, колючее…

Это была янтарная птичка. Узкокрылая, золотистая. Желтая ласточка!

— Мы такими стекляшками играем в чалки, — тихо объяснила Звенка. — Не бойся, она не бьющаяся… Посмотришь на нее и вспомнишь, как мы тут… повстречались. Потому что…

— Что? — одними губами казал Авка.

— Ну… мы ведь, наверно, никогда больше не увидимся.

— Почему?! — вскинулся Авка. — Вы там понастроите этих… летучих штук и станете прилетать к нам! Часто!

— Это еще когда… И неизвестно, будут ли их строить. Наше правительство почему-то боится новых открытий. А к этому гравитоплану меня теперь не подпустят на три тысячи локтей. Запрут его на сто замков…

— А если… все-таки… — Полностью расстаться с надеждой было для Авки выше сил.

— Ну, может быть, — согласилась Звенка. Так взрослые утешают малыша. И вдруг:

— Авка…

— Что? — почему-то испугался он.

— Можно я… поцелую тебя на прощанье?

Мысль о прозвище "бзяка-целовака" (гораздо более скандальном", чем "бзяка-влюбляка") лишь на миг скользнула у Авки. Он втянул воздух, зажмурился и сказал:

— Ага… Ладно…

И ощутил, как теплые и мокрые Звенкины губы ткнулись ему в щеку. Подождал и открыл глаза. И встретился со Звенкиными глазами — грустными и блестящими. Но в тот же миг Звенка засмеялась, повернулась к Гуське.

— И тебя — тоже! — Нагнулась, чмокнула его в висок и прыгнула к куполу. Не оглянувшись, нырнула в щель. Купол мигом закрылся. И странная штука — гравитоплан — бесшумно взмыла в высоту. И пошла над озером — черное блюдце с прозрачной выпуклой крышкой. Блюдце делалось все меньше, меньше. И наконец пропало в синеве, мигнув напоследок стеклянной искрой…

Вот и все…

— Какая она… — вздохнул Гуська. — На глазах слезинки, а смеется…

— Ты никому про нее не говори, — проговорил Авка. Хмуро проговорил, потому что… слезинки, кажется, были и у него.

— Конечно, никому… Да никто и не поверит… Я вот только думаю: неужели никто не видел, как она летит над Тыквогонией? От моря до нас сотня миль.

— Может, кто и видел, да глазам не поверил. Или решил, что это такой змей запустили…

— Наверно…

— Идем домой, Гусенок.

— Идем… — Но Гуська не пошел, а вдруг сел на песок. — Авка, я хочу правду сказать… а то буду совсем бзяка. Ты меня отругай, только не сильно, ладно?

— Что такое? — Авка быстро сел рядом.

— Меня мама не ловила… Я долго не шел, потому что испугался собаки. Той самой. Она опять там бегала, и давай гавкать на меня. И хотела зубами за штаны… И никак не уходит с дороги. И никого прохожих нету, чтобы прогнать ее… Я стоял, стоял, а она караулит. Тогда я пошел домой, взял тыковку-хлопушку, вернулся да как запущу в эту зверюгу! Так рвануло! В соседнем доме аж стекла звякнули! А зверюга — под ворота… А потом еще хозяин лавки не хотел керосин продавать. Говорит: "Зачем тебе? Мы маленьким не продаем!" Ну, я наврал, что мама велела срочно купить, ни капли в лампах не осталось…

Печаль расставания рождает в душе доброту и любовь к окружающим. Авка взъерошил Гуськины волосы.

— Не бзяка ты, Гусенок, а молодец. С собакой справился, керосин добыл, Звенку выручил. Герой.

Гуська заулыбался с осторожной радостью. Взял двумя пальцами зеленого зайчонка, стал смотреть сквозь него на солнце. Авка посадил себе на колено желтую ласточку. В ней зажглась искра. Авка тихонько накрыл янтарную пташку ладонью. И показалось, что в ласточке — тук, тук — еле заметно бьется крошечное сердце.

— Ведь некрасивая, — в сердцах выдохнул Авка. И на ходу срубил прутом желтую головку шипоцвета. И повторил со звонкой досадой: — Ну, некрасивая же!

Рыжая с белыми пятнами Матильда, которая шла впереди, обиженно оглянулась.

— Да не ты, не ты, — сказал ей Авка. — Ты-то у нас красавица.

А говорил он про Звенку. Звенкино лицо стояло перед ним ну прямо как портрет, и Авка понимал, что оно не забудется. А в сердце сидела колючая (как все тот же шипоцвет) печаль. Она, эта печаль, могла быть не такой колючей и даже приятной, если бы оставалась надежда на новую встречу. Но Авка понимал, что надежды нет. Между ним и девочкой по имени Звенит — океан. И, конечно же, Звенку никто в ее Никалукии не подпустит больше к гру… гра… (тьфу!) этому летательному аппарату. И никогда эта круглая штука уже не плюхнется на Императорский дикий загородный пляж…

Ну, не плюхнется — и не надо! Жил же он до сих пор, не зная никакой Звенки, и был счастлив! Зачем она ему? Добро бы красавица была, из-за которой не страшно сделаться бзякой-влюблякой, а то ведь…

Но эти рассуждения не приносили покоя. Звенкин портрет маячил перед Авкой, будто повешенный на стенку. И колючий шарик в сердце шевелился так, что из глаз выжимались слезинки.

"А может, ничего не было? — прыгнула в Авкиной голове спасительная мысль. — Может, я просто задремал там на песке, и круглая летучая штука с девчонкой просто приснилась!"

Но не тут-то было! Твердая стеклянная ласточка сидела в нагрудном кармане и напоминала о себе при каждом шаге.

На Авке был сейчас не бархатный костюм, а холщовая рубашка и такие же штаны длиною чуть ниже колен. Такая одежда, в которой обычный тыквогонский мальчишка чувствует себя нормальным человеком. Оно и понятно — кто же в парадном школьном наряде пойдет на выгон встречать корову! Кстати, можно было бы и не встречать, Матильда прекрасно знала дорогу к дому. Но мама сказала: "Сходи, пригони ее, а то будет плестись, как твоя Мукка-Вукка". И Авка послушался. Тем более что по дороге в одиночестве можно было разобраться в своих сердечных чувствах.

Но не получалось это — разобраться-то.

"И чего она во мне застряла? Ведь некрасивая!.."

Авка чуял, что колючая печаль теперь долго не оставит его. Может быть, никогда. И надежда, что это был только сон, совсем напрасна. Единственная широкая лямка штанов проходила как раз по нагрудному карману, прижимала его к Авкиной груди, и стеклянная ласточка там шевелилась как живая.