В 1929 году Леонида Ильича поставили заведовать земельным отделом, потом утвердили заместителем председателя райисполкома Бисертского района. В начале декабря он выступал на пленуме районного комитета партии:

— Лучшие земли мы передали бедняцкой и лучшей части середняцкой части населения. Мы должны представить все возможное бедноте, чтобы эти земли были засеяны. Особенно внимание должно быть обращено в распределении кредитов бедняцким группам, которые организованы…

Организаторов колхозов напутствовали такими словами:

— Если в порученном вам деле вы перегнете и вас арестуют, то помните, что вас арестовали за революционное дело!

Крестьяне сопротивлялись ограблению, восставали.

На пленуме ЦК в 1928 году Николай Иванович Бухарин, тогда еще член политбюро и главный редактор «Правды», заговорил о массовых выступлениях крестьян против насилия над ними.

— Кем это отрицается? — пренебрежительно заметил нарком по военным делам Ворошилов. — Кого ты убеждаешь?

— Я не знаю, кем это отрицается, — ответил ему Бухарин, — но только знаю, что сам я об этом узнал лишь вчера… Специально для этого дела потребовалось, чтобы я два дня в ГПУ просидел.

Государственное политическое управление — так называлось ведомство госбезопасности. Но сталинская гвардия наотрез отказывалась обсуждать крестьянские беды.

— За что вы его посадили в ГПУ? — веселился Станислав Викентьевич Косиор, хозяин Украины.

В зале — радостный смех. Шутника Косиора в 1939 году расстреляют…

— За паникерство, — с удовольствием ответил глава чекистов Вячеслав Рудольфович Менжинский.

Опять смех…

Кулаков насильственно выселяли из родных мест. Заодно их просто ограбили — забрали все имущество, запретили снимать деньги со своих вкладов в сберегательных кассах. Все ценности, деньги и зерно отбирали. Но этого оказалось недостаточно: партийная пропаганда превратила кулаков в прирожденных убийц и негодяев.

30 января 1930 года политбюро приняло решение «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». 60 тысяч глав кулацких хозяйств предполагалось посадить в концлагеря или расстрелять, а их семьи выслать. Еще 150 тысяч семей решили просто выслать. Но масштабы борьбы с кулаками превысили предполагаемые цифры.

«Я думаю теперь о кулаках, о титанической силе их жизненного гения, — записал в дневнике 5 февраля 1930 года Михаил Пришвин. — Долго не понимал значения ожесточенной травли “кулаков” и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которым до сих пор, через двенадцать лет, мы живем в значительной степени.

Все эти люди, достигая своего, не знали счета рабочим часам своего дня. И так работают все организаторы производства в стране. Ныне работают все по часам, а без часов, не помня живота своего, не за страх, а за совесть, только очень немногие».

Председателю ОГПУ Вячеславу Менжинскому было дано указание заставить крестьян сдать зерно и довести крепкие хозяйства до банкротства.

«Коровы очень дешевы — от 150–350 р., — записал в дневнике Пришвин, — потому что двух держать боятся и продают обыкновенно это мясо, которое теперь едят, — это мясо, так сказать, деградационное, это поедание основного капитала страны».

К 1933 году в стране по сравнению с 1929 годом осталось меньше половины поголовья скота.

Ликвидировать кулачество как класс — такой приказ получили чекисты 2 февраля 1930 года. Крестьян стали сажать за убой скота (новая статья, введенная в начале 1930 года), за невыполнение плана посевной, за спекуляцию и сокрытие зерна. В 1931 году ввели в Уголовный кодекс статью «За порчу трактора».

Главной причиной уголовного наказания было невыполнение личных обязательств по сдаче зерна. Эти санкции предусматривались для кулаков. Но кулаки убегали, не дожидаясь, пока их посадят. Тогда местные власти принимались за середняков и с тем же результатом: их хозяйства разрушались.

Репрессии обрушивались на середняка с такой же легкостью, как и на богатого крестьянина. Любого недовольного тем, что происходит, могли обвинить в контрреволюционной агитации. Пьяная драка с местным чиновником классифицировалась как терроризм. Суды рассматривали дела, не вызывая свидетелей, не слушая доводов защиты и не соблюдая процедурных норм.

Дела на кулаков предписывалось рассматривать в срочном порядке. Большинство арестованных подлежали отправке в концлагерь. В отношении наиболее злостных следовало применять высшую меру наказания. Богатых кулаков, бывших помещиков, местных кулацких авторитетов, актив церковников и их семьи приказано было высылать в отдаленные северные районы, а имущество конфисковывать.

За два года, 1930-й и 1931-й, как пишет историк Олег Хлевнюк, больше полутора миллионов крестьян и их родных были высланы в лагеря ОГПУ и трудовые поселения. Половину ссыльных крестьян определили в лесную, горнорудную и строительную промышленность, то есть на самые тяжелые работы. Стариков, подростков и детей использовали на лесозаготовках. Женщин — на раскорчевке земель.

Ссыльных селили в бараках, шалашах и землянках. Медицинской помощи они почти не получали. Денег у них не было, продуктов им не выдавали. Зимой они остались без теплой одежды. Появилась масса сирот, которым еды вообще не полагалось. Зарплату ссыльным не платили по пять-шесть месяцев. Местные власти относились к ним, как к животным. В этих спецпоселениях люди жили, как в гетто, лишенные права не только уехать, но и просто выйти с территории. Они не могли ни поехать учиться, ни сменить работу. Эти ограничения были сняты только в 1947 году.

Примерно полмиллиона крестьян сами бежали в города и на стройки. Еще около двух миллионов были выселены по третьей категории, то есть в пределах своей области. Но они лишились всего имущества. Крестьянствовать не могли. Большинство ушли в город, надеясь там как-то прокормиться. Имущество ограбленных кулаков уходило в доход государства, но часть распределяли среди односельчан: люди охотно брали то, что отняли у их соседей. Эта постыдная аморальность поощрялась властью, разрушались остатки нравственных норм и правил.

Генерал армии Анатолий Иванович Грибков, крестьянский сын, вспоминал:

«Земли тогда наделяли много, по количеству душ. При нашей многодетной семье (двенадцать человек) получался большой надел. Поэтому в уборочную страду приходили нам помогать родственники по линии матери из соседнего села… Когда началось раскулачивание, кто-то донес, что отец имел батраков. Приехали из района в шинелях, с винтовками, забрали отца, основного кормильца, в районный центр, посадили в каталажку.

Какое неимоверное горе охватило нашу семью, плакали и рыдали от мала до велика и думали: что теперь будет? Дней пять не было отца, потом его отпустили. Видимо, попался хороший человек, разобрался, что к чему. Попадись другой — быть нам на Соловках или в другом отдаленном месте. Если бы отца тогда не отпустили — была бы поломана судьба всей семьи».