— Лолочка, — постучался он к ней черезполчаса, — давай чай пить с пирожными. Раз ты не будешь сниматься всериале, можно себе позволить больше сладкого, оно стресс снимает. Я иПерришону фисташек купил, и Пу И орехового печенья.

Про Аскольда он не упомянул, Лола и так знала, что о котеЛенька позаботится в первую очередь. Лола думала всю ночь, а потом решила, чтоона не вправе лишать попугая Перришона его единственного шанса. Если она иззависти и от обиды откажется от предложения Аглаи Михайловны, то чем в такомслучае она станет отличаться от тех эгоистичных матерей, которые держат детейоколо своей юбки, не давая им свободы выбора?

И профессор Пуаро говорил, что Перришону обязательно нужнасмена обстановки. Что ж, Лола пересилит себя и пойдет с попугаем на телестудию,пускай никто потом не говорит, что она пыталась чинить препятствия его карьерена телевидении!

Алексей Кириллович Волкоедов выбрался из машины и,недовольно пыхтя, двинулся к подъезду.

Поездка на телецентр получилась совершенно бесполезная.Руководство от встречи с ним благополучно уклонилось, подсунули ему девчонкудля битья, и даже на нее не удалось как следует покричать, чтобы выпустить пар,израсходовать излишки адреналина: выскочила какая-то дикая кошка, наорала нанего сама, да еще чуть не выцарапала глаза…

Правда, впереди его ожидал покой, любимое глубокое кожаноекресло, рюмка хорошего французского коньяка и компакт-диск с итальянскойоперной музыкой…

Во всех интервью Алексею Кирилловичу приходилось говорить,что он слушает исключительно радио «Русский шансон», чтобы не оскорбитьэстетическое чувство своих многочисленных читателей, на самом же деле он любилРоссини и Верди.

Алексей Кириллович тяжело вздохнул, нажал кнопки кодовогозамка и вошел в свой подъезд.

Возле лифта он увидел сутулую фигуру.

Узнав этого человека, Алексей Кириллович еще большеогорчился.

Это было не то отвратительное настроение, которое ониспытывал после бесполезной поездки на телестудию.

Это было тоскливое предчувствие утомительного разговора сзанудой. К тому же еще не совсем нормальным занудой.

— Зачем вы пришли? — недовольно спросилВолкоедов. — Ведь я вам вчера уже все сказал!

— Я пришел, чтобы восстановить историческуюсправедливость! — пробубнил этот занудный псих.

— Вы на часы не посмотрели? — Алексей Кирилловичскривился, как от негативной рецензии. — Вы что же, думаете, если яписатель, человек свободной профессии, то меня можно мучить круглосуточно? Уменя совершенно нет сил! Ну разве так можно? Приходите завтра, в первойполовине дня, я уделю вам часа полтора.., хотя, честно вам скажу, не знаю, очем мы можем говорить! Я вчера все вам сказал, и если повторять это еще раз —честное слово, мне просто жалко своего и вашего времени!

— Вот видите, — псих оживился, как будто нашел всловах Волкоедова неожиданную поддержку, — вы сами сказали, что приходитьзавтра совершенно бессмысленно…

— Ну и что из этого? — беспокойно переспросилАлексей Кириллович, чувствуя, что странный человек пытается перехитрить его,заманивает его своими словами в какую-то ловушку.

— Значит, нет никакого смысла откладывать это назавтра!

— Что откладывать? — Волкоедов взглянул налестницу, надеясь, что появится кто-нибудь из соседей и поможет емувыкарабкаться из этого бесполезного, бесцельного и утомительного разговора.

Никого, конечно, не было.

— Что откладывать? — тоскливо повторил Волкоедов,поняв, что подмоги не будет и придется выпутываться самому.

— Восстановление исторической справедливости.

Нет, все-таки какой зануда! И почему он привязался именно кнему, к Алексею Кирилловичу, известному и преуспевающему писателю?

Он чувствовал, что покой в удобном, глубоком кожаном креслеи рюмка хорошего выдержанного французского коньяка откладываются, что преждеему придется снова разговаривать с этим занудным кретином, обсуждать егодурацкие амбиции…

Сутулый человек подошел к нему вплотную, словно хотел что-тосказать на ухо. Волкоедов брезгливо отстранился, и вдруг он увидел, что в рукепсиха блеснуло что-то острое и тонкое. Алексей Кириллович открыл рот, чтобывозмутиться, чтобы как следует отчитать этого идиота, который вообразил о себеневесть что, но идиот снова придвинулся к нему вплотную и коротким, сильнымударом воткнул в грудь свое тонкое и острое оружие.

Почему-то Волкоедов в первое мгновение очень расстроилсяиз-за того, что этот кретин испортил замечательный и очень дорогой серый плащот «Хуго Босс».

Во второе мгновение он почувствовал страшную, пронзительнуюболь и удивительную щемящую тоску, как будто он внезапно понял, что никогда ненапишет тот настоящий, тот удивительный роман, о котором он мечтал многие годыи в котором хотел высказать все то, что за эти годы накопилось в его душе… Впрочем,так оно и было — ведь у Алексея Кирилловича Волкоедова попросту больше не быловремени на то, чтобы написать этот роман. У него вообще ни на что больше небыло времени, потому что его жизнь неожиданно и катастрофически завершилась.

Алексею Кирилловичу стало совершенно нечем дышать, как будтов мире внезапно кончился воздух. Даже те жалкие, ничтожные крохи воздуха,которые удавалось невероятным усилием втянуть в легкие, совершенно не годилисьдля дыхания — они были сухими и горькими, как страницы газет с ругательнымирецензиями.

Волкоедов успел еще подумать, что ему так и не удастсяполучить Нобелевскую премию по литературе, да что там — даже жалкого «Букера»ему уже не дадут, и на этой грустной мысли он кончился.

Алексея Кирилловича Волкоедова, известного писателя, горячолюбимого широкими уголовными массами, больше не существовало.

Тело в дорогом плаще от «Хуго Босс» сползло по грязной стенеподъезда и застыло на каменном полу перед дверью лифта.

Сутулый человек внимательно посмотрел на дело своих рук,наклонился над бездыханным телом и сделал еще одно.., это было неприятно, нонеобходимо. После этого он убрал свои окровавленные инструменты вполиэтиленовый пакет и спрятал в карман.

Оглянувшись по сторонам, он торопливо направился к выходу,вполголоса проговорив:

— Историческая справедливость восторжествовала… — Чутьподумав, он добавил:

— Частично восторжествовала!

На этот раз Лола вошла в дом на улице Чапыгина без прежнегорадостного, победного настроя. В душе у нее пели не бодрые фанфары, а скорбныетрагические скрипки.

Она старалась внушить себе мысль, что несет на телестудиюПерришона, как заботливые матери ведут своих талантливых детей в музыкальнуюили художественную школу, надеясь открыть перед ним ворота к славе.., но немогла при этом отделаться от сложного неоднозначного чувства и с невольнойревностью поглядывала на клетку с попугаем.