Всхлипнув в последний раз, я повесил голову и направился к дому, чтобы никогда не возвращаться.

– Барт! – позвала она. – Есть такие красивые большие собаки – сенбернары. Они не пахнут… такая собака никогда не выдаст твоих секретов. Сенбернар такой большой, что на нем можно кататься, как на пони. Если ты будешь за ним ухаживать и чистить его, от него не будет никакого запаха…

Я медленно повернулся:

– Не бывает такой большой собаки, как пони!

– Бывает…

– Нет! Вы смеетесь надо мной! Я больше не люблю вас! Я пойду домой и больше не возвращусь, пока у меня не будет пони, которого я назову Эппл.[1]

– Милый мой, ты можешь назвать своего щенка Эппл. Правда, он не станет есть яблоки, но подумай, как позавидует тебе Джори, когда у тебя будет собака больше, чем у него.

Я повернулся к двери. Ненавижу.

– Барт, ведь только очень богатые люди могут позволить себе щенка сенбернара.

Я нехотя, но будто примагниченный, вернулся к ней. Она посадила меня к себе на колени, и я вновь почувствовал себя спокойно и уютно.

– Можешь называть меня бабушкой.

– Бабушка…

Наконец-то и у меня была бабушка. Я прижался к ней и ждал, что меня назовут каким-нибудь детским ласковым прозвищем, но она просто начала укачивать меня и запела колыбельную. Я положил большой палец в рот, как я всегда делаю, чтобы заснуть. Как хорошо снова чувствовать себя маленьким, беспомощным; как приятно, когда тебя обнимают и целуют. От бабушки приятно пахло.

– Ты носишь вуаль, потому что у тебя безобразное лицо? – наконец решился спросить я, давно мучимый любопытством, зачем ей вуаль.

Вуаль была почти прозрачная, но все же не совсем.

– Да, тебе покажется, что это так, хотя когда-то я была прекрасна, как твоя мама.

– Ты знаешь мою маму?

Открылась дверь, вошла моя любимая горничная-мексиканка с подносом мороженого и горячих, с пылу с жару, шоколадных кексов.

– Съешь-ка один кекс, и вот тебе мороженого – совсем немного, но это пока, до ланча. Приходи после ланча, и мы попируем.

Потом она стала говорить, чтобы я не напихивал так много в рот, потому что это плохие манеры и это вредно для моего пищеварения.

У меня хорошие манеры, потому что мама все время меня им учит. Я вдруг обозлился. Да так, что соскочил с ее колен. Я внезапно вспомнил, что Джон Эймос обещал рассказать мне что-то про нее. Только я выскочил за дверь, как Джон Эймос оказался тут как тут, таинственно улыбающийся. Он слегка поклонился и передал мне в руки какую-то книгу в красной кожаной обложке.

– Я чувствую, что ты не уверен в себе, – сказал он, шипя, как змея. – Пришло время тебе узнать, кто ты есть. Эта дама, которая просила тебя называть ее бабушкой, и есть твоя настоящая бабушка.

Боже мой, боже мой! Я ведь не знал, что у меня есть настоящая бабушка, и она здесь! Я думал, что мои бабушки или умерли, или в сумасшедшем доме.

– Да, Барт, она твоя бабушка, и не только это; когда-то она была замужем за твоим отцом. Твоим настоящим отцом.

Я не знал, что и подумать, но одно могу сказать: я был страшно счастлив, что у меня тоже есть родная бабушка, как у Джори, – такая замечательная бабушка; и она не умерла и не в сумасшедшем доме!

– А теперь слушай меня, мальчик, и ты никогда больше не почувствуешь себя слабым и неуверенным. Читай каждый день понемногу из этой книги, и она научит тебя быть таким, как твой великий прадед, Малькольм Нил Фоксворт. Не было еще на земле такого умного человека, как твой собственный прадед – отец твоей бабушки, которая сейчас сидит в том кресле и носит на лице своем черную вуаль.

– Она очень красивая под ней, – поправил я его, потому что мне не понравилось, как он говорит о ней и с каким взглядом. – Я ее не видел, но могу сказать, что она точно красивее тебя!

Он усмехнулся, но потом сменил выражение лица на более приветливое.

– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, прочтя эту книгу, которую написал твой прадед, ты поймешь, что женщинам верить нельзя – особенно красивым женщинам. Они хитры и умеют заставить мужчин плясать под их дудку. Когда станешь мужчиной, ты это поймешь сам. Она заставила этого красивого мужчину, каким был твой отец, быть своим рабом, быть своей комнатной собачкой, – она заставит и тебя!

Не хочу я быть комнатной собачкой и не буду!

– Он был ее вторым мужем, Бартоломью Уинслоу, и был на восемь лет моложе ее. Он думал, что сможет управлять ею, но вместо этого она вертела им, как хотела. Я хочу спасти тебя от нее, чтобы тебя не постигла участь твоего отца. А знаешь, что постигло его? Смерть.

Смерть. В нашей семье почему-то все умирали. Я ничему из его слов не удивился, кроме того, что все женщины такие плохие. Но я всегда подозревал, что они такие. Надо предупредить Джори.

– Если ты хочешь спасти свою вечную душу от адского огня, то прочти эту книгу и станешь сильным и властным, как твой прадед. Тогда женщины не смогут править тобой. Наоборот, ты будешь править ими.

Я взглянул в его длинное, сухое лицо, еще раз с отвращением увидев редкие усы и желтые зубы, через которые он не только шипел при разговоре, но иногда и присвистывал. Он был безобразнее самых некрасивых людей, каких я видел. Но Эмма часто говорила, что красивым человека делают поступки. Поэтому я решил попытаться почитать, о чем пишет мой прадед, хотя почерк был корявым и трудным.

Я не слишком любил читать. И редко это делал. Но, проходя мимо сарая со стойлом, в котором скоро будет стоять мой пони, я сел на душистое сено и открыл книгу, которая выглядела страшно старой. Думал я все еще о пони. Неважно, что от него будет плохо пахнуть и он принесет массу забот. Мне так хотелось пони, что болело сердце.

Странно. Я ощутил эту странность, подняв глаза от страниц, испещренных мелким, закорючистым почерком, который временами к низу страницы становился размашистее; будто человек, писавший это, хотел использовать каждый кусочек бумажного листа.