Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды улучил момент: Колдун ключик в замке оставил, – подкрался да и заглянул. Не понял, конечно, ничего, но склянки показались зловещими. В одной были чьи-то сушеные перепончатые лапы, как будто бы огромной ящерицы, в другой словно помёт овечий, зловонные затвердевшие шарики, в третьей – слизь с примесью сукровицы, в четвертой – пропитанные чем-то бурым бинты.
Колдун меня застукал – со спины незаметно подошел и как огреет метлой по шее! – искры из глаз посыпались. К зельям своим он так меня и не допустил ни разу, даже годы спустя, когда я кое-чему у него научился.
Для себя он тоже готовил утренний отвар, но в другом чугунке.
Я понимал, что он меня чем-то травит, крадет через вонючее зелье мои эмоции – и радости, и печали. Восприятие мое оставалось острым – соображал я хорошо, но уже спустя несколько недель поймал себя на том, что почти перестал вспоминать родные лица. Не было больше в сердце моем тоски, не было надежд, да ничего не было. Я словно зомби стал, идеальным работником.
Когда я это понял, попробовал схитрить. Принял из рук его ковшик, а когда он отвернулся, в помойное ведро вылил. Вроде не заметил ничего Колдун, а может быть, заметил, а мне не сказал, проучить меня решил, чтобы я выбор сам сделал – и на следующий день повторил я шулерство. И вот через день так плохо мне стало, так тоскливо – хоть бери в сарае веревку и вешаться в лес иди. Голод вернулся, ведь мы почти ничего не ели, а отвар утренний чувства притуплял. По ночам так промозгло стало, что я всем телом трясся, пытаясь согреться. И плакать всё время хотелось, как девчонке сопливой. В глазах такая же сырость, как и на дворе, только и думаешь о том, как бы не выпустить слезу, не осрамиться. Не жизнь получается, а сплошная борьба с собою, а награда – всё та же беспросветная тоска.
Через пару дней я не выдержал и все-таки выпил варево – мне почти сразу же немного полегчало.
Получается, в пятнадцать лет я должен был сложный выбор сделать: либо жить с ясной головой, но при этом мерзнуть, голодать и кукситься, отринуть ту часть личности, которая боль может испытывать, медленно превращаться в робота, думать способного, а чувствовать – нет.
Может быть, я преодолел бы тоску и холод со временем, может быть, сгинул бы, увял бы, как тепличное растение, случайно высаженное на общую грядку.
Выбор мой, возможно, кому-то малодушным бы показался, да вот только осень подступала к нашим краям, ночи становились всё холоднее, дождь лил почти круглые сутки – как не печалиться, когда само небо всё время рыдает, как будто судьбу твою загубленную оплакивает. Я снова начал отвар пить. Мне стало намного легче. А тоска… Что мне она, тоска? Я старался удержать в памяти лица родных – мамы, брата Пети. Они мне больше не снились, но каждый вечер, заползая под свою лавку, я представлял их улыбки, старался, чтобы они стали последним воспоминанием дня.
У Колдуна в сарае гроб стоял, домовина дешевая, простая, из досок грубо сколоченная. Внутри – нехитрое ложе, какое мертвецам обычно готовят. Одеяло тонкое свернуто, подушка крохотная, плоская, на какой живому человеку не уснуть. Меня он пугал – я когда в сарае прибирался, старался не смотреть на него. Не понимал, зачем он нужен, для кого куплен был?
Однажды увидел – к ночи Колдун в сарай направился. Я знал, что опасно подсматривать, но и остановиться не мог. И жутко, и интересно. Чуть ли не на брюхе к сараю подполз, к щелочке жадно глазом приник.
Колдун в гробу лежит. Профиль как у мертвеца, нос заострился, щеки запали. В сарае уже темно, приходится глаза напрягать, чтобы что-то разглядеть.
Лежит, руки на животе сложил и вдруг мычать сквозь губы принялся. Звук такой противный – вибрирующее протяжное глухое мычание, на одной ноте, нескончаемо, и как у него хватило дыхания! Странный эффект у этого звука был – усыпляющий, морок наводящий. Стены поплыли перед моими глазами, как будто бы были сделаны из воска, огнем подогреваемого. Колдун ко мне лицо повернул – страшное, раздутое, такие лица у утопленников бывают. Рот открыл – челюсть чуть ли не на грудь ему упала, а вместо рта – дыра зияющая, как воронка. И потянуло меня вперед, показалось, что телом сквозь дряхлую стену сарая прохожу. Как будто бы ураганный смерч потоком ветра тянет за собою. И уши заложило, вместо обычных лесных звуков – там ворон горло прочищает, там дятел стучит, там сухие ветки хрустят под чьими-то лапами – вдруг услышал я звуки какие-то, словно живому миру не принадлежавшие. Лай, похожий на смех – не тот веселый и беззаботный, который сопровождает людей, легко парящих по жизни, но злой, монотонный, как если бы кто-то зло пошутил, точно зная об этом. Скрежет металла – словно где-то рядом вращается огромная ржавая шестеренка. Голоса глухие – не то люди молятся, безнадежно, привычки ради, не то просто что-то бормочут, как умом тронутые, давно потерявшие связь с реальностью. Я руками за стену сарая вцепился, до боли, до заноз, ногтями по доскам скребу, но какая-то невиданная сила меня все равно вперед тащит, в пасть Колдуна.
Всё закончилось так же неожиданно. Я просто открыл глаза и увидел, что валяюсь в луже, возле сарая. Пару секунд приходил в себя, растерянно потирая голову, которая раскалывалась от тупой монотонной боли, щурился на темное небо, которое казалось слишком ярким, хоть и было плотно укутано низкими облаками. И только окончательно придя в себя и вспомнив, что произошло, подпрыгнул на месте, приник глазом к щели. Колдуна в сарае не было, гроб стоял вертикально, прислоненный к стене. Я с опаской вернулся в дом, и тут же мне было вручено ведро и отдана команда идти за водой к дальнему лесному ключу. Колдун сделал вид, что он ничего не заметил, не обратил внимания на мою перепачканную в грязи одежду, на мою бледность и страх в моих глазах.
Я тоже промолчал – так диктовало чувство самосохранения. Но следить за Колдуном не перестал – выше моих сил было жить рядом с такой сумасшедшей, полусказочной реальностью и просто исполнять
