– В нужник хочу! – отозвался Сучок, слегка посучивая ногами.

– Так иди! – милостливо разрешил Бурей, широким жестом указывая на дверь. – Тама он!

– Ноги не идут! – плотницкий старшина засучил ногами активнее: подлый мочевой пузырь от напоминания усилил свой натиск.

– Давай подсоблю! – Бурей попытался встать, но не смог. – Хрр, и у меня не идут!

– А давай, Серафимушка, вместе… Оно вместе сподручнее, мы в артели завсегда так, – Сучок ухватил ручищи Бурея и пристроил себе на плечи. – Ну, давай, встали! Раз, два – взяли! А теперь ножками… сперва левой, потом правой, а то обмочусь!

Друзья, упираясь лбами друг в друга, сделали несколько шагов и дошли почти до двери, но тут Бурей встал и шумно выдохнул:

– Погодь, Кондрат, тяжко чего-то! Мож, песню затянем? С песней на походе сподручнее!

– Давай! А какую?

– А счаз! – и Бурей во всю глотку заревел:

Бурей тяжело вздохнул, открыл башкой (руки-то заняты) забухшую дверь, набрал в грудь побольше воздуха и снова затянул песню:

Этот припев подхватил уже и Сучок. С такими вот завываниями друзья преодолели около трети той бездны вёрст, что отделяла их от нужника. Их славный анабасис сопровождался заливистым собачьим лаем и забористыми комментариями соседей насчёт «свербигуздов, по ночам шляющихся».

– Не, так не пойдёт! – вдруг заявил Сучок.

– Чего не пойдёт? – не понял Бурей.

– Песня не пойдёт! – мастер не на шутку рассердился. – Не дойдём! Унылая она!

– А какую надо? – насупившись, спросил обозный старшина.

– Бодрую! Про богатырей чтоб!

– Хрр, эт можна! – оскалился Бурей и тут же выдал на удивление бодро и трезво:

Под эту песню и вправду пошло лучше – до нужника друзья доковыляли резво и даже приплясывая. Обратный путь занял меньше времени – Бурей и Сучок знали уже, как скрасить его тяготы, да и прохладная майская ночь немного повыветрила из них хмель.

– Ох ты ж, едрит твою бревном суковатым, – удивился Сучок, глянув на небо. – Хорошо с тобой, Серафимушка, но и честь надо знать! Работать мне завтра! Давай на посошок, и пойду я.

– Хрр, итить его, только сели! – Бурей открыл дверь в избу. – Ладно, на посошок и всё!

Они выпили «на посошок», потом «стремянную», потом «на ход ноги», потом «за лёгкую дорогу», а потом Сучок с размаху шваркнул кулаком по столу:

– Не пойду никуда! С кем ещё так душевно поговорить, кроме тебя, Серафим Ипатьевич?!

– Хороший ты человек, Кондратий Епифанович! – Бурей облобызал друга. – Давай за это?

– Давай!

– От до чего же ты хороший человек! Почаще нам встречаться надо! – обозный старшина хотел хлопнуть мастера по плечу, но попал по голове.

Сучок упал с лавки на пол и захрапел. Бурей потряс храпящего друга, потом ещё… и ешё – Кондратий не просыпался.

– Хрр, спит! – Бурей сел на лавку. – И чего с ним делать? А-а-а, домой его надо! К Алёне!

Обозного старшину ничуть не заботило, что он думает вслух. Совсем даже наоборот – так легче было отлавливать разбегающиеся, словно тараканы в запечье, мысли.

– Он же её того… И ладно! – обозный старшина подкрепился из кружки. – Всё ж лучше Никона.

Тем, кто успел заснуть после вокальных упражнений друзей, спать пришлось не долго. Сначала от грохота проснулись псы по всему Ратному, а за ними подтянулись и хозяева. Ну, не могли соседи не высунуться из-за заборов, чтобы узнать причину безобразия.

Зрелище, надо сказать, было занятным: Бурей со всей мочи колотил своим кулачищем в Алёнины ворота, а на плече его похрапывал давешний лысый забияка. Да так сладко, поганец!

Наконец ворота отворились, и перед зрителями предстала наспех одетая Алёна, сжимающая в руке немалых размеров тесак.

– Бурей, ты что, совсем с глузда съехал?! – Гнев хозяйки аж плыл по воздуху.

– Не серчай, соседка, – Бурей постарался придать своему голосу кроткие интонации. – Я тут, хрр, эта, твоего Кондрата принёс! Ты его, смотри, не пришиби – он у тебя хозяйственный!

– Чего?! – отшатнулась от изумления Алёна.

– Кондрата своего забирай, грю, – Бурей вывалил Сучка прямо в Алёнины объятья. – Утомился он! А ему утром крышу крыть!

Алёна машинально подхватила тело. Сучок причмокнул во сне губами.

– Ты его береги, дружка моего сердечного! Совет вам да любовь! – Бурей смачно поцеловал воротный столб.

Алёна, будучи бабой умной, поняла, что спорить сейчас с Буреем – только давать соседям лишний повод поглумиться. Да и бесполезно, всё равно не переспоришь. А потому выбрала единственно возможный способ прекратить это безобразие: перехватила Сучка под мышку и под общий хохот захлопнула калитку перед носом соседа.

– Откуда ты на мою голову взялся, аспид? – раздалось из-за ворот. – Черти тебя принесли!

– Ну вот, даже спасибо не сказала! – обиженно изрёк Бурей и поплёлся к своим воротам, где уже маячила с факелами насмерть перепуганная дворня.

Утро у Кондратия Епифановича выдалось хмурым. В прямом смысле этого слова. Хмурый утренний свет, едва пробивающийся через волоковое оконце, хмурая Алёна, безжалостно растолкавшая его ни свет ни заря… А уж что творилось в голове, глотке и брюхе! Словом, мрачно, уныло и гадостно. Однако делать нечего, раз назвался груздём – полезай в кузов. Вот Сучок и полез. На крышу. Дранку менять.

На крыше было не очень. Даже очень «не очень», с бодуна-то! Да и утренняя прохлада бодрила. И работой не согреешься: дранку менять – дело кропотливое и махания топором из-за плеча не любит. Словом, терзала плотницкого старшину исконная русская мужская болезнь – утренний озноб, и от того озноба лезли в голову мысли всякие…