При всем желании к статье С. В. Юшкова – этому соединению юридической изворотливости доказательств с катастрофическим незнанием литературы и источников – нельзя отнестись серьезно, разбирать его «аргументацию» и как-то полемизировать с ним[89]. Тем не менее в советской историографии статье этой очень повезло. Б. Д. Греков совершенно неожиданно уделяет ей целую страницу своего труда и говорит о каких-то «остроумных догадках» С. В. Юшкова, посожалев при этом, что «автор не все аргументы норманистов подверг своему разбору»[90]. «Совершенно прав С. В. Юшков…» – говорит уже более определенно М. Н. Тихомиров[91]. «Юшков доказал…» – вторит ему М. В. Левченко[92]. А по мнению Б. А. Рыбакова, С. В. Юшков «очистил представление о ранней русской истории от норманистических искажений»[93].

Хотя статья С. В. Юшкова при чтении может доставить несколько веселых минут, однако наводит на очень грустные размышления. Как {стр. 18} могло появиться подобное произведение после работ Куника и Гедеонова, Грушевского и Преснякова и многих других, а главное – после работ Шахматова? Всех этих исследователей, при разных точках зрения на роль норманнов и происхождение и значение имени Русь, объединяли эрудиция в разбираемой области, осторожность выводов и уважение к работе предшествующих ученых. С. В. Юшков не только не учитывает достижений ученых, занимавшихся до него этим предметом, но позволяет себе пренебрежительно отзываться об их работах, обвиняя в отсутствии аргументации и т. д. Эта статья, как и ей подобные, писалась в явном расчете на то, что никаких возражений не последует, что вся брань в адрес норманистов и норманизма будет принята как само собой разумеющееся. Все это так, но остается для меня загадкой, как сами антинорманисты последних десятилетий не постеснялись включить подобную статью в арсенал основной антинорманистской литературы?

Прежде чем принять для дальнейшего разбора источников тот взгляд на русь как на военное сословие, состоящее сначала из норманнов и постепенно втянувшее в себя и местную знать и славянизировавшееся, следует, как мне кажется, сказать несколько слов о гипотезе, что русь – другое имя славянского племени полян, а именно его первое, еще доисторическое имя.

Названия славянских племен: древляне, поляне, дреговичи, кривичи и т. д.[94] Русь – для славянского племени название совершенно необычное. Напротив, оно очень напоминает названия, усвоенные славянами для финских племен: чудь, весь, ливь, емь, сумь[95], и это неудивительно, если мы примем взгляд, что русь – перешедшее в русский язык финское ruotsi.

Доказывая, что поляне – русь, ссылаются обычно на фразу нашей летописи: «Бе един язык словенескъ: словене, иже седяху по Дунаеве, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь»[96]. Во-первых, отсюда следует, что раньше как раз поляне Русью не назывались, и А. А. Шахматов привел даже как-то эту фразу в доказательство того, что поляне – не Русь[97]. Однако дело отнюдь не в этом и гораздо интереснее. Тот же А. А. Шахматов остроумно предположил и убедительно подтвердил, что составитель Повести временных лет включил в нее возникшее, очевидно, в Моравии «Сказание о переложении книг на словенский язык», поместив его частично под 898 годом, частично в географическом введении[98].

Восточнославянские племена в Сказании во{стр. 19}обще не упоминались, но упоминалось ляшское племя полян. Как я думаю, летописец, желая показать, что Русь не обошли славянские первоучители, что «словеньский языкъ и рускый одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое беша словене», выдал ляшское племя славян за русское и сделал для этого соответствующие вставки: фразу «И прозвашася ляхове, от них же суть поляне, друзии лутичи»[99] – изменил следующим образом – «И прозвашася ляхове, а от тех ляхов прозвашася поляне ляхове, друзии лутичи[100]…», а к фразе «…и ляхове, и поляне» добавил – «яже ныне зовомая Русь», чтобы отличить ляшское племя полян («поляне ляхове») от русских полян («поляне, яже ныне зовомая Русь»). Так что русь в этом тексте употребляется даже не как современное летописцу название племени полян, а только указывает на принадлежность полян к русскому народу. Термин «Русь» в этническом значении, покрывая собой все восточнославянские племена, стал употребляться, по-видимому, с конца XI – начала XII века. В том же контексте мы встречаем такое словоупотребление: «Тем же и словеньску языку учитель есть Павелъ, от него же языка и мы есмо русь, тем же и нам Руси учитель есть Павел»[101].