— Я пытаюсь вспомнить, не слышал ли когда-нибудь Песни, о которой ты мне говорила.

— И что же, вспомнил?

— Вероятно, не слышал, потому что ни одной новой песни я не знаю, а старые все позабыл. Я буду рад, если ты споешь ее.

Просьба смутила Нанаи, но он повторил ее, и Нанаи согласилась и встала.

Медленно отойдя к колеснице, она прислонилась к ней спиной, все еще колеблясь.

Не желая смущать ее своим взглядом, Набусардар как бы невзначай взял в руки глиняную табличку. На одной стороне таблички было искусно начертано изображение священного быка, над головой которого сияли три звезды — символ божества. На другой стороне были вырезаны слова песни, которую приготовилась петь Нанаи.

Наконец она начала первую строфу:

— «Твоими глазами смотрят сами боги, так пусть же твой взгляд упадет на меня, как взор милостивых богов, услышавших мою мольбу».

У нее был чистый, прекрасный голос, отвечавший всему ее чистому и невинному облику.

Она запела вторую строфу, обращаясь в сторону уходившей вдаль дороги на Вавилон:

— «Твоими устами шепчет сама небесная Иштар, так подай же мне знак, о чудо доброты, что ты снизошел к моим мольбам, чтоб в первый день весны я могла с надеждой ждать твоей любви».

На глаза у нее навернулись невольные слезы, одна из них покатилась по щеке, сверкая, как жемчуг со дна Персидского залива. Упав ей на грудь, она растаяла в белой ткани ее одежды.

А Нанаи уже пела последнюю строфу:

— «В тебе сокрыты сладостные источники жизни, дозволь же, сладчайший, вместе с богами пригубить от них, иначе я погибну от неутоленной жажды, тщетно отыскивая по твоим следам дорогу к тебе».

Набусардар, о котором часто говорили, что он тверд, как скала, сегодня не узнавал себя, не понимал причины охватившей его удивительной нежности. Он не раз попирал ногами обнаженные плечи женщин, припадавших к его стопам, а в обществе этой крестьянской девушки ему вдруг захотелось вернуть молодые годы. Или его настроение вызвано чувством бессилия перед Эсагилой? Быть может, вместо отравы в лепешки подмешано колдовское любовное зелье? Но ему некогда было обо всем этом думать, его словно захватило лавиной, что устремляется с высоких горных вершин севера. Он готов был допустить, что все это подстроено, если б только эта девушка искренне не принимала его за простого солдата. Какой же смысл Нанаи обманывать его, если она любит верховного военачальника царских войск, а он выдает себя за простого гонца? Он завоевал ее доверие, а что будет, если вдруг открыться ей? Что, если посадить ее в колесницу и отвезти в один из своих дворцов?

Но он тут же отказался от этого намерения. Любовные приключения не прельщали его. Долг верховного военачальника повелевал думать о другом. Вавилония в опасности. Персидский лев выпускает когти, готовясь к прыжку. Предстоит борьба с Эсагилой, которую Набусардар непременно должен выиграть. Радости жизни безразличны ему, и все свои силы он обязан отдать укреплению армии.

Пораженная его внезапной серьезностью, Нанаи спросила:

— Тебе не понравилась моя песня? Я сложила ее для него, а теперь ее поет в Вавилонии каждый, кто любит и хочет быть любимым.

— Прекрасная песня, Нанаи, — отвечал он. — Непобедимому Набусардару она тоже понравится.

— Скажи еще непобедимому Набусардару, воин, что я хочу быть хранительницей его жизни и буду ему вернейшей из верных.

«Вернейшей из верных!»

Полководцу снова вспомнился отравленный пес, которого он любил потому, что изверился в людях. Но он оценил бы и полюбил человека, который доказал бы ему свою преданность.

— Так ты хочешь быть ему вернейшей из верных? Как собака?

— Как собака, солдат, — горячо отвечала она. — Я готова сопровождать его по всем вавилонским дорогам, бежать рядом с его колесницей, как собака.

— Набусардар, возможно, и не заслуживает этого.

— Разумеется, заслуживает, — возразила Нанаи. — Моя любовь к нему сильней власти царей и фараонов. — Она открылась солдату без утайки, чтобы он поверил ей. — Я не смогла бы стать ни возлюбленной, ни женой, ни матерью детей никого другого, даже если бы ему принадлежали золотые рудники в Пактоле или серебряные в Таршиши. Конечно, я могла бы тогда дважды в день купаться в мраморных бассейнах, а служанки натирали бы меня благовониями. Я наряжалась бы в тончайшие сидонские шелка и спала бы на простынях, привезенных из далеких китайских стран. Я носила бы вышитые покрывала от самых богатых вавилонских купцов, а в волосах у меня сверкали бы редчайшие камни, которые только изворотливый финикиец может отыскать где-нибудь на краю земли. Но даже объявись богач, который захотел бы мне дать все это, и тогда не заменит он мне Набусардара, пусть и суждено мне быть только…

— …собакой, бегущей за его колесницей, — закончил он.

— Да, я это хотела сказать, — гордо подтвердила она и попросила передать ей глиняную табличку, которую он оставил в траве.

— Вот, солдат, — сказала она, показывая на изображение священного быка, — это образ моего господина и моего бога. Это образ непобедимого Набусардара. А я, бедная и глупая Нанаи, хочу быть цветочком под его ногами. Видишь это цветок под копытами быка? — спросила она, запнувшись. — Я хочу быть хотя бы цветком под ногой Набусардара.

Набусардару не доводилось слышать таких слов от женщины.

— Скажи, Нанаи, прочна ли твоя любовь, не пройдет ли она со временем? Непобедимый наверняка спросит меня об этом.

— Ах, солдат, — вздохнула она, — что тебе ответить? Ты слышал о пирамиде Хеопса? Моя любовь подобна ей, она вечна. Больше мне нечего сказать.

— Ты добра и умна, прекрасная Нанаи, и об этом я тоже расскажу своему повелителю.

— Неужели? — Она в изумлении широко раскрыла глаза.

— Если мой господин будет милостив к тебе, то можешь надеяться, что в скором времени я приеду к тебе с наказом от него.

— В самом деле?

— Непременно.

— Какое это будет счастье для бедной Нанаи, которая грезит о мудрости только для того, чтобы понравиться своему господину.

— Ты умеешь писать и читать, Нанаи?

— И писать и читать солдат. Пока был жив дядя Синиб, он держал для меня учителя, но теперь у меня нет ничего, кроме этого куска глины и резца. Но об этом ты не говори своему повелителю — Она потупила взгляд.

— Что же ты смутилась, Нанаи? — Набусардар приподнял за подбородок ее склоненную голову.

— Мне стыдно, я умею только писать и читать — ведь это так мало, в особенности когда я думаю, что непобедимый Набусардар окружен прекрасными и высокоучеными женщинами. Скажи, правда вавилонские дамы очень образованные?

Он пренебрежительно рассмеялся и взял ее за руку.